Судислав мысленно разговаривает с самим собой, а Теодосий стоит, прислонившись к двери. «Ведет он себя не так, как другие хлопы», — думает Судислав. Те смиренно сгибаются в поклоне и в любую минуту готовы мчаться выполнять повеление — боятся бояр! Да и этого Судислав прибрал бы к рукам — жаль только, что он Владиславу принадлежит.
— Ездил в Теребовлю? — спрашивает Судислав после длительного молчания.
— Ездил, — резко отвечает Теодосий.
Судислав недовольно морщится. Так и есть, разговаривает как равный с равным! Ишь какой! А глаза!.. Жутко становится от этого взгляда. Но нельзя подавать виду. Судислав пыжится, надувает губы, фыркает.
— А тиуна встретил?
— Никого не было… — медленно тянет Теодосий. — Посидел я до вечера, а утром и назад поехал.
Разгневанный Судислав вскочил со скамьи, схватил посох, стукнул по полу и зарычал:
— Ничего не хочешь делать! Я твоему боярину скажу — он тебя палками! В яму! В поруб!
Теодосий ничего не ответил, пожал плечами, зло улыбнулся.
Накричавшись, Судислав махнул рукой — «уходи». Теодосий неторопливо вышел.
Что делать с этим хлопом? Он ничего не боится. Да это еще полбеды, что не боится, а вот и других хлопов сделает непослушными. Много горя натерпелся с ним Судислав за полгода.
А о жалобе Владиславу сказал просто так, для острастки. Вспомнив об этом, Судислав ладонью коснулся лба. «Сказать Владиславу? Но как ты скажешь этому лютому, дикому кабану? Он ведь может и не поверить: расспросит Теодосия, а тот наговорит, что ему в голову взбредет. Опасный хлоп! Фу! — вздохнул Судислав. — Хорошо хоть, что Владислав далеко и не скоро появится: пока княгиня и Мирослав здесь, нет ему возврата в Галич. А когда удастся прогнать их?»
Подошел к двери, закрыл на крюк. Потом повернулся к иконостасу и едва успел один раз перекреститься, как в дверь кто-то постучал. Судислав не ответил, продолжал молиться. Губы задрожали, задергались щеки. — Проклятые хлопы, не дают побыть наедине с Богом!
У Судислава так уж заведено: никто не смеет тревожить его, когда он молится в светлице. Стук повторился. Видно, случилось что-то, раз так настойчиво лезут. В другое время Судислав ругался бы, но теперь нельзя — ночь. Да и неизвестно, кто просится. Отбросил крючок, толкнул дверь ногой — перед ним склонился слуга, бывший монах Онуфрий.
— Милостивый боярин, не гневайся на меня, в ворота кто-то стучит. Не пускал я, но он бесстыдными словесами хулить меня начал, говорил — власы на голове оборвет.
