— Это… некролог.
— Случаем, не знаете, кто написал?
— Знаю, случаем.
— Кто же?
— Я.
— Ну и что теперь скажете?
— Не хватает тут… «Царство ей небесное».
Порозовел-таки кадровик — думаю, от чувств ко мне.
— И все ваше объяснение, Николай Фадеич?
— А что? — как бы изумился я, хотя мне хотелось поговорить с ним о неправильной политике в вопросе некрологов.
— На каком основании вы повесили эту бумагу?
— Так ведь Петровна померла-таки.
— Этим занимается отдел кадров с профкомом.
— Чего ж вы не повесили?
— Она числится не у нас, а в тресте столовых.
— В прошлом годе уборщица Фомина померла. Чего ж не повесили?
— Николай Фадеич, некрологи вешаются на лиц известных и заслуживших.
— А чего ж тогда был некролог на Животовского? Мужик хреновый, в деле себя не показал, на предприятии работал без году неделя…
— Николай Фадеич! Да Животовский был главным инженером и кандидатом наук.
— Ага. Что касается одних и тех же моментов, то они одни и те же.
— Не понимаю я ваших деревенских присказок, Николай Фадеич.
— И понимать нечего. Помер этот Животовский — и с богом. А померла Петровна… Ребята третий день пищу жуют без всякого вкуса.
Кадровик смотрит на меня с усилием, поскольку хочет что-то сказать и не может: желание приспело, да слов на язык не село. А сказать ему необходимо, чтобы поучить. Себя-то он считает главным, а меня второстепенным. А я, само собой, наоборот.
Мужика, который имеет дело с бумагами, книгами, папками, да хоть и с машинами умными, то есть уже с продуктами людского труда… я такого человека считаю как бы невсамделишным, как бы полученным ненатурально для ненатуральной жизни. Мужику надобно иметь дело напрямую с землей и водой, с воздухом и солнцем, с железом и деревом. Может, и допускаю в этом суждении кое-какую промашку: сам-то имею дело с готовыми автомобилями да запчастями.
— Вот хочу повесить некролог насчет Сергей Сергеевича, директора, — помог я кадровику.
— Как… Я сегодня его видел. — Чурочкин даже побледнел белей своей сметаны.
— И я его видел, — согласился я.
— Так что?.. Умер? Не тяните!
— Зачем же умер, коли мы его видели.
— Ничего не понимаю…
— А я некролог на Сергея Сергеевича обведу красной рамкой да с цветочками.
Кадровик бледности не потерял и даже ужался, как от холода И тут сомнение в меня закралось… Говорим сгоряча, рубим сплеча. Коли человек побледнел, услыхав про смерть другого человека, плохой ли он? И пиджак мне давал на юбилей.
— Арнольд Спиридонович, в некрологах-то покойника всегда нахваливают, как святого. А он этого и не узнает. Обидно ему. А ежели при его жизни всем сообщить… Есть такой-то, хорош тем-то, работает так-то и пока, слава богу, жив. Уйдет-то всего лист бумаги, а покойнику, то есть работнику, приятно.
