На Торг новгородский любые вести сорока на хвосте приносит. Не успел Добрыня окреститься в Киеве, как уже на Торге волхв Богомил, по прозвищу Соловей, возопил, взгромоздясь на бочку из-под полбы[33]:
— Братия-а, наместник наш Добрыня продался в веру греческую. Изменил вере пращуров наших, той вере, с которой в сердце великий князь Святослав Игоревич громил и попирал врагов Перуна и Волоса.
На Торге народ в основном занятой, особливо кто продает товар. Ему и куны[34] считать, и товар хвалить, и следить, чтоб бродни не стащили чего. Такой эти вопли слушает вполуха и в распрю не встревает. А тем более не побежит сломя голову чей-то двор громить, к чему обычно зовут такие «соловьи». И серьезный покупщик, явившийся на Торг за покупками, вред ли кинется очертя голову на разграбление чужого добра. Вот голь перекатная, бродни, ищущие, где что плохо лежит, — эти всегда готовы и поорать и пограбить.
Но зато на другой стороне Волхова дела шли посерьезней. Оно и понятно, здесь народ подымал сам тысяцкий Прокл Угоняев. Все началось со двора его, где Угоняев пировал с боярами новгородскими. Здесь за самого великого князя принялись, потому что обидно было новгородцам: Владимир-то их воскормленник.
— Вскормили, вспоили его, а он те р-раз в кого преобразовался, — возмущался Угоняев.
— И не говори, Проша, змею вскормили, змею подколодную. Сказывают, он Перуна киевского собственной рукой рубил. А? Это как сердцу выдержать?
— Но мы нашего Перуна не дадим в обиду. Здесь он, князюшка, шею себе своротит. Это ему не над Киевом изгаляться.
— А что, братья, не отложиться ли нам от него? А? Ныне причина важная явилась. Изменил нашей вере — и тю-тю, пусть отправляется к грекам.
— А как с Вышеславом быть? Он же сын его.
— А что Вышеслав? Думаешь, ему шибко по сердцу кажин год Киеву по две тыщи гривен отсылать. Он рад будет такие куны в городе оставить.
— А Добрыню-наместника вон из города, раз вере изменил.
— Слыхать, на Торговой стороне уж попы грецкие ходят, всех смущают, в свою веру зовут.
— Братья, а что ж мы глядим-то, ворон зевлами[35] ловим. Ихний храм-то у нас бельмом на глазу. Поджечь его — да и вся недолга.
— Зачем поджигать? Не ровен час, огонь на город перекинется. Раскатать его по бревнышку, да и все.
— Верна-а-а! Давай, Угоняй, говори, что да как!
— А посадник-то Воробей Стояныч, он же Добрынину руку держит.
— Не надо нам Воробья. К кобыле под хвост его! Мы Угоняя в посадники выберем. Верна, братья?
