Все это Сент-Экзюпери оставил без внимания. Все это выглядело бы чужеродным. И эти две фигуры Сент-Экзюпери устранил. Для его истории они оказались лишними.
«Священнодействующая служанка», непрерывное хождение которой убаюкивало и моряков, и нас, была не из тех молодок, что танцуют по вечерам на сельских праздниках. Это была женщина лет сорока, худощавая и проворная, словом, муравей. Ничего этого в тексте не осталось. Она такая, какой воссоздал ее Сент-Экзюпери магией своих слов.
Французский механик узнал Сент-Экзюпери, чьи фотографии видел в газетах. В ресторанчике он нашел почтовую открытку с видом Соны и попросил автограф. Сент-Экзюпери достал авторучку (у него была великолепная авторучка под стать его росту) и подписал. Он сделал это естественно и непринужденно. В подобных случаях знаменитый человек никогда не упустит случая продемонстрировать притворную скромность. И порой дело доходит до сущего мальчишества. Но Сент-Экзюпери был невероятно естественным. Можно подумать, что он изобрел неведомую до тех пор категорию естественности, к которой добавлял любезность послушного ребенка.
Возможно, я умолчал бы об этой черте моего друга, если бы кто-то не спросил меня недавно: «Как относился Сент-Экзюпери к славе? Гордился ли он ею?..» В ответ я лишь ответил: «Он ее не замечал…»
В «Письме заложнику» Сент-Экзюпери писал: «Врач запретил тебе спиртное, но в торжественных случаях ты жульничал…» Кто жульничал? Он или я? По правде говоря, ни для него, ни для меня не существовало в ту пору полного запрета. Но здесь он шутит, приписывая себе добродетельную воздержанность, а на меня возлагая ответственность за непутевый разгул. Здесь он говорит с хитрой искоркой в глазах. Теперь я думаю, что он, возможно, осудил бы меня за то, что я пустился в эти рассуждения.
«Письмо заложнику» было написано во время оккупации. А его преддверием можно считать письмо, которое Сент-Экзюпери написал мне во время войны.
«…Мне кажется, я в значительной мере разделяю Ваш взгляд на вещи… У нас с Вами нередко случаются долгие споры. Но я не пристрастен и почти всегда признаю Вашу правоту. И еще, Леон Верт, я люблю распивать с Вами перно на берегу Соны, впиваясь зубами в колбасу и деревенский хлеб. Не могу объяснить, почему от тех минут, проведенных с Вами на Соне, у меня осталось ощущение невероятно глубокой полноты жизни, да мне и нет нужды объяснять, ведь вы знаете это лучше меня. Но я был очень счастлив и хотел бы испытать это снова.
