— Затопили! — закричал он. — Ура! Затопили! Маша, затопили!
Мака кинулась к трубам. Пузан залаял, завертелся по комнате.
В двери на черной лестнице кто-то барабанил. Мака бросилась открывать. По лестнице вверх и вниз бежали жильцы.
— Затопили! — кричали одни.
— Затопили, — шептали другие.
В подвале, в кочегарке, огромный котел глотал кучи черного блестящего угля. В животе у него раскаленное, красное шевелилось тепло. Из его живота растекалось оно по всему дому по трубам, по трубочкам, по батареям. Истопник, черный, усталый, сверкая зубами и глазами, похлопывал котел по спине, как хорошего коня, и поглядывал на тонкую трубочку термометра.
— И не испортится? — спрашивала мама Вали и Сережи. Она кашляла и куталась в платок. Ей так нужно было тепло!
— И всегда будет топиться? — спрашивала Варварушка.
— Катерина, иди домой! — кричала сверху Катина мама.
— Галя, иди сюда! — кричала снизу строгая Галина мама.
Ростик рассматривал термометр. Витя улыбался своим большим ртом.
— Видишь, вот и еще событие.
Мака кивала ему. А Пузан носился по лестнице вверх и вниз.
Потом зазвонили звонки и открылись парадные двери. Впервые Мака увидела каменные, холодные чистые ступеньки. Они плавно поднимались вверх, окаймленные широкими перилами. На дверях сияли медные ручки. В круглых окнах были вставлены цветные стекла.
Чтобы отметить открытие парадного хода, на следующий же вечер на лестнице устроили общее собрание жильцов. Конечно, пришли все — и взрослые и дети. Все разместились на одной площадке и на одной лестнице. А на верхней площадке встал папа Сеня, чтобы сказать речь. Он очень волновался, долго откашливался, а потом вдруг, когда уже все думали, что речь его начинается, сказал:
— Ну-ка, Маша! Принеси стул для Катиной бабушки!
Конечно же, бабушка была старенькая, ей трудно было стоять!
Мака бросилась бегом за стулом, но когда она вернулась, когда бабушка села, речь уже началась.
— Вот за это я и воевал, дорогие товарищи! — говорил папа Сеня. — Вот за то, чтоб всем нам жилось светло и красиво! И это не такое уж шуточное дело — пустить в ход электростанцию, устроить удобную жизнь для людей! Вот за это я и воевал когда-то! — еще раз сказал папа Сеня и, прихрамывая, спустился по лестнице.
Ему захлопали, а Маке стало жалко папу Сеню, потому что лицо у него было грустное, такое, как бывало, когда он вспоминал свою жену и дочку.
Потом на площадку поднялся Галин папа. Он посмотрел на всех собравшихся, посмотрел на яркую электрическую лампочку, которая сияла на потолке.
