— Я хочу тебя усыновить, Машенька. Хочу тебя усыновить, чтобы ты была моей дочкой по всем правилам и по всем законам. Чтобы все мое было твоим. Чтобы была ты моей дочкой. Скажи, согласна ты, чтобы я тебя усыновил?
Что-то сжало Макино горло. Она не могла ничего ответить. Тихо-тихо стало в комнате. Только потрескивали дрова.
— Что же ты молчишь, Машенька? — ласково и тревожно спросил Семен Епифанович. — Ведь ты знаешь, у меня была дочка. Такая, как ты… Жена была у меня. — Голос у Семена Епифановича стал глухим и низким. — Немцы… Немцы убили мою дочку. А жена умерла. И я остался вот так, совсем один.
Семен Епифанович развел руками.
— Совсем один. Вернулся с фронта с хромой ногой, нет никого, и друг мой умер… Нашел тебя… Машенька.
Мака вскочила и бросилась на шею Семену Епифановичу.
— Папа Сеня, милый папа Сеня! Я очень люблю вас. Я все понимаю. Но ведь у меня есть мама. Я знаю, что моя мама есть, что она найдется. Я не могу быть больше ничьей дочкой. У меня ведь есть мама, — уткнувшись горячим лицом в грудь Семена Епифановича, твердила Мака. — Вы не обидитесь на меня? Я вас очень люблю.
Семен Епифанович взял Макину голову двумя руками.
— Машенька, милая, милая, хорошая девочка! Ведь это я, глупый, не понял такой простой вещи. Я не обижаюсь на тебя. Нет. Я тебя только еще больше люблю. И мы найдем твою маму.
Мака крепко обняла Семена Епифановича и пригладила его растрепавшиеся волосы.
Печка догорела. Только коптилка моргала на столе около стакана с остывшим чаем.
В квартиру напротив, которая все время пустовала, въезжали чьи-то вещи. Сундуки и ящики. Столы и стулья. Сетка от кровати. За стеной слышались голоса. Кричали:
— Виктор! — И кто-то весело топал ногами. Квартира ожила.
Весенний снег таял и проваливался. Большой пустырь стал грязным. Обнажились рыжие песчаные края обрыва. Вдали над садом стаями носились вороны. Серенькое утро хмурилось над Журавлевкой. Мака, как обычно, бежала в школу.
Левой рукой она прижимала к груди книги и завтрак, завернутый в бумажку: хлеб с повидлом. Мака добежала уже почти до середины пустыря, как вдруг услыхала за собой какой-то шорох.
Из обрыва на пустырь поднимались одна за другой собаки. Это были страшные, бездомные, одичавшие собаки, которые бегали стаями по окраинам города, нападали на людей, рылись в помойках, пугая всех ночью своим воем и лаем.
Впереди бежал знаменитый Дикий зверь. Это был страшный косматый белый пес. Когда-то, вероятно, он был хорошей овчаркой, может быть, он даже сторожил курчавые отары овец… Но сейчас шерсть на нем висела клочьями и грязные пряди волос колыхались над его глазами.
