Хочется ей верить. Как хочется ей верить!
— В таком случае, видимо, и хорошие люди совершают дурные поступки, — отвечаю я и отстраняюсь от нее.
В булочной я слышу отрывистую речь Джозефа Вебера, он спрашивает меня. Вытираю глаза уголком фартука, хватаю отложенную буханку и небольшой сверток, Мэри остается в кухне в одиночестве.
— Здравствуйте! — весело здороваюсь я. Слишком весело.
Джозефа, похоже, испугал мой наигранно веселый тон. Я сую ему в руки небольшой пакетик с домашним печеньем для Евы и буханку хлеба для него. Рокко, который не привык к тому, что я по-дружески болтаю с посетителями, замирает с чистыми чашками в руке.
— Чудесам нет предела. Из глубин темных недр лик затворницы виден, — говорит он.
— В слове «недр» — один слог, — резко отвечаю я и жестом указываю Джозефу на свободный столик. Ни секунды не задумываясь, я сама завязываю с ним разговор — из двух зол выбирают меньшее: лучше я побуду здесь, чем меня будет допрашивать Мэри. — Я приберегла для вас лучшую свежую буханку.
— Батар, — произносит Джозеф.
Я удивлена: большинство покупателей не знают, как по-французски называется хлеб такой формы.
— Знаете, почему он так называется? — спрашиваю я, отрезая пару кусочков и пытаясь выбросить из головы Мэри с ее сном. — Потому что он не «буль» — не круглый, не «багет» — тонкий и длинный. Дословно это «гибрид».
— Кто бы мог подумать, что и в мире выпечки есть своя классификация, — задумчиво произнес Джозеф.
Я знаю, хлеб удался. Это понятно по запаху, когда достаешь из печи обычный хлеб: землистый, темный аромат, как будто из чащи леса. Я с гордостью смотрю на ноздреватый хлебный мякиш. Джозеф от удовольствия закрывает глаза.
— Мне повезло, что я лично знаком с пекарем.
— Раз уж речь зашла о личном знакомстве… Вы судили игру Малой лиги, в ней выступал сын моего знакомого, Брайан Ланкастер, не помните?
Он хмурится, качает головой.
— Это было давным-давно. Я не знал всех по именам.
Мы болтаем — о погоде, о Еве, о моих любимых рецептах. Мы болтаем, пока Мэри закрывает булочную — она вышла из кухни, крепко обняла меня и сказала, что не только Бог любит меня, но и она тоже. Мы болтаем, несмотря на то что я бегаю в кухню на зов различных таймеров. Для меня это из ряда вон, потому что обычно я ни с кем не болтаю. Во время нашего разговора случается, что я забываю втянуть голову или закрыть волосами изувеченную сторону лица. Но Джозеф… Он либо чересчур вежлив, либо чересчур смущен, чтобы сказать об этом. Или, может быть — только гипотетически! — есть во мне что-то, что он находит более интересным. Вероятно, благодаря этому он и стал любимым учителем, судьей, всеобщим дедушкой — он ведет себя так, как будто на земле нет более интересного места, чем здесь и сейчас. И нет на земле более интересного собеседника. Оттого, что посторонний человек обратил на тебя внимание в хорошем смысле этого слова, кругом идет голова, и я забываю прятаться.
