– Насколько я знаю, – заметил Никишин, – самая эффективная в городе «горячая» телефонная линия психологической помощи задействована от вашей клиники. Как она называется?
– «Ты сможешь!» Да, и линия, и консультационные пункты, и выезды специалистов на дом, на места происшествий и опасных конфликтов. Это, так сказать, разовая, «аварийная» помощь. Но основное для нас – системная и нацеленная работа с людьми. Цель одна – восстановить их деформированное самоличностное ощущение. Возвратить им истинное, благое восприятие окружающего мира и себя в нём. Сказать иначе – мы лечим не столь больное сознание, сколь больную душу. А душа – понятие многотайностное.
– Какими методами? – с цепким интересом спросил Глеб Степанович. Но полуневзначай скользнул взглядом по настенным часам, напомнил, что интерес его заужен временем.
– Методы традиционные: общеукрепляющие процедуры, доверительные беседы, ролевые игры, в аккуратных пределах гипноз, обучение самогипнозу… то есть, методы, доступные любому квалифицированному психиатру или психологу. И методы особенные, извлечённые из особенных качеств некоторых наших сотрудников. У нас есть люди, обладающие удивительными способностями. Они могут общаться с пациентами на тонкочувственном уровне, умеют улавливать информотоки сознаний и подсознаний, отделить и погасить негативы, высвободить и оживить позитивы. Например, мой заместитель Рамин Халметов – талантливый, в этом смысле, человек; Лита Дванова, наш ведущий специалист – необыкновенная женщина. Некоторые другие…
У Невелова была привычка в длинных разговорах то и дело безнадобно снимать и надевать очки. Эта невинная процедура меняла его облик, его обличную энергию и укромно действовала на собеседников. Тяжёлая, тёмно янтарная оправа, притемнённые стёкла вкупе с его седеющей бородкой и усами на прочном, костистом лице, с отсеребрённой, но густой, не ладящей с расчёсками шевелюрой над библейским лбом, являли его во всём монолите собственного духа, неукротимой воли, в незыблемости своей правоты, в прохладной, сумрачной загадке глаз.
Когда же очки с переносицы низлагались на стол, глаза Невелова вдруг представали какими-то светленько-серенько-простенько-обычайними (первовременное заблужденье плохо вглядевшихся в Эдуарда Арсеьевича); аскетичность лица, кадыкатость шеи несколько подтачивали начальный монолитизм, обнаруживая возможность сомнений и душевных смут.
В общем и целом, пристальный собеседник Невелова неизбежно проникался (очки, надо полагать, были не единственной тому причиной) странным, тревожным обаянием его личности.
