– Кошелёк, – ещё медленней повторила Лита, – Вы вытащили его из сумки у тёти Тани. Пока она смотрела в окно на церковь. Там её деньги. Верните. Пожалуйста.
Поезд плавно тронулся, перрон чуть заметно сдвинулся назад.
– Тебе показалось. Девочка. Показалось, – злым шёпотом сказал незнакомый попутчик, и глаза у него стали злыми.
Лита продолжала держать его взгляд в своём взгляде, в висках у неё звонко и слегка больно стучали красные острые молоточки. Она почему-то знала, что он не вырвет свой взгляд, пока она так смотрит.
– Кошелёк. Верните. Пожалуйста. Кошелёк. Верните. Пожалуйста. Кошелёк…
Перрон отодвигался уже быстрее. Поезд постепенно прибавлял ход.
Незнакомый попутчик повернулся и вдруг сделал шаг за поездом. Второй шаг… На лице его появилось неуклюжее изумленье, растерянность.
– Кошелёк!.. Пожалуйста!..
Рубиновый звон молоточков в висках у Литы делался всё сильней и опасней.
Незнакомый попутчик болезненно смял губы, дёрнул головой, но голову опустить не смог. Он вытащил из кармана брюк бежевый кошелёк и кинул его в раскрытое окно; кошелёк пролетел рядом с Литиным ухом, ударился о стенку купе, грузно шлёпнулся на пол.
Лита резко, с неприятным усильем, зажмурила глаза, распрямилась и тоже спрыгнула на пол. Сиденье громко отхлопнулось.
За окном мелькали пёстрые дома и деревья. Поезд набирал скорость. По коридору проходили пассажиры, стараясь не задеть маленькую взъерошенную девочку. Молоточки у Литы в голове стали тускнеть, удаляться. Она подняла кошелёк, засунула его за футболку, под мышку, чтобы незаметно пронести в купе и, улучив момент, тихонько положить в тётитанину сумку.
Лишь оторвавшимся мелким лепестком сознанья она вернулась на миг на перрон, к незнакомому попутчику…
Рослый мужчина неподвижно стоял, уставясь на на уменьшающийся вдали, уже игрушечный последний вагон. Лицо его было деревянисто от страха-недоуменья.
*
На третьем месяце работы в клинике «Надежда» Лита Дванова получила повод для душевных смут. Она уже перезнакомилась со всеми и сошлась со многими; работа, психологическая обстановка, взаимоотношения сотрудников – всё было просто и приятно; она чувствовала, что и сама пришлась всем по нраву.
На врачебных планёрках Эдуард Арсеньевич Невелов результаты её работы комментировал кратко, без взысков-похвал – новичок, всё-таки – но смотрел на неё благосклонно и затяжно. Эта затяжность-благосклонность не осталась незамеченной.
– А почему нет? – таинственно улыбаясь, в доверительной беседе сказала Нинель Филипповна, врач, чей кабинет соседствовал с кабинетом Литы, с которой она общалась чаще, чем с другими; сорокапятилетняя, слегка располневшая и подтаявшая, волоокая «цирцея», подуставшая от своей былой неотразимости, нажившая, благодаря оной, двоих детей от мужа бывшего и двоих от настоящего – известного тренера по дзюдо, – Я старше тебя в полтора раза и в чём-в чём, а в устройстве мужиков разобралась до последнего винтика. Эдуард Арсеньич – человек и мужик, каких почти не бывает на свете. Мне лично он оч-чень симпатичен. Если бы не мой «бизон»… Короче, на тебя он западает, медленно, но верно.
