– Мы – не о поводах. О причинах. Конфликт с собой. Вот разобраться бы в чём.
– Зачем? Это тоже весьма банально, – серые глаза Дроздова упрятаны в прозрачный лёд, – Но в суть вы попали уже. Одно слово. Бывший. Да. Бывший. С некоторых пор главное во мне сделалось бывшим. Настоящее потерялось. Тем паче – будущее. Впрочем, если вы думаете, что я этим новым раскладом сильно удивлён или напуган, вы ошибаетесь. Правильно всё. Логично. Нельзя ничего изменить. Не надо ничего менять.
– Почему так?
– А так справедливее.
– Для кого?
– Для многих. Для тех, кто должен быть, а их нет. Безвинно нет. Не вся, конечно, справедливость. Маленькая её часть.
– Новый расклад, говорите? – задумчиво мял пальцами бородку Невелов, – Всё в прошлом и ничего впереди? В тридцать пять лет?
– Почему ничего? – колючки веселья из-подо льда, – Впереди… ну, жизнью это назвать нельзя… Назовём сроком заключения. Пожизненный срок. Приговор таков. Всецело согласен с ним. По заслугам.
– Чей приговор-то?
– Не мой, не мой, к сожаленью. Я б посуровей вынес. Не наделен правом себя судить.
– Так чей приговор?
– Не знаю. Высокопарных словес не люблю. Сам собою вышел. Приемлю.
– Приемлю?.. Не приемлете! – жёстко, зло разрубал лёд Невелов, – Раз ко мне пришли – не приемлете. И я не приемлю таких приговоров. Давайте попробуем… нет, не снять, не смягчить, ни в коем случае. За виною неминуема кара? Давайте попробуем кару превратить в искупление. И поищем образ его.
– Это каким же манером, интересно?
– Есть у нас один странный шанс…
4. Синички
Мамкины глаза весело блестели. И улыбалась она чересчур весело, хотя не из-за чего было так уж веселиться. От мамки шёл запах духов и другой несильный, но неприятный запах. Девочки знали уже, что это запах вина. Вот отчего веселье. Выглядела мамка празднично, в своём лучшем вишнёвом платье, с ярко розовыми бусами, с новыми блескучими серёжками в ушах. Рядом с ней стоял незнакомый высокий дядька, очень коротко постриженный, почти лысый, и тоже улыбался. И от него тоже пахло вином.
– Вот они, мои два сокровища, – сказала мамка тянучим, слегка неправдашним голосом, – Два моих херувимчика. Эля и Юля – две моих нотки «ля». Разве они не прелестны!?
– Как ты их различаешь? – сказал дядька громко и гулко, словно, из бочки, – По одежде, что ль?
– Мать знает, как различать. Редко, кто различает. Отец даже не различал. У Эли волосики чуть-чуть светлее. У Юли глазки чуть-чуть синее. Эля на пятнадцать минут старше. Она нежная, добрая, покладистая. Юля на сантиметр выше. Она упряменькая и хитренькая. Они дополняют друг друга. Неделю назад у них были именины. Им исполнилось по десять, моим птенчикам.
