С Никой отношения во многом изменились. Казалось, он стал мягче, и в нашу жизнь точно прорвался луч солнца, но, увы, только на единый миг…
Он преподнес мне необыкновенную новость, а именно то самое дело, которое держал в секрете и которым собирался всех удивить.
Он получал имение графов Олсуфьевых — Кораллово, что было около Звенигорода. Получал, конечно, не так, как Петровское (в собственность за военные заслуги), а как вверенный ему совхоз, в котором он собирался разводить какую-то необыкновенную породу свиней (?!).
— Думаешь, не разведу? — Видя, что я смеюсь, он не на шутку сердился. — Думаешь, меня зря доктора на целый год от полетов освободили? Пусть не думают, что я по санаториям буду таскаться. Я тверской мужик и на все дела способен: я плюю на Америку и на их «знаменитых йоркширов»! Я здесь таких слонов разведу, что всех йоркширов по весу перетянут!
И мы снова поехали в Звенигород, но на этот раз в противоположную от Саввиного монастыря сторону.
— Если соскучишься по Москве, — говорил Ника, — скажи мне. Свезу тебя в театр, в оперетту, в цирк. Кроме того, возьми с собой подругу, пусть у нас живет. Тебе будет веселее, ведь ты часто остаешься одна… Если еще чего-нибудь хочешь, скажи — все сделаю, только, мой храбрый Курчонок, не убегай больше!..
Со мной поехала Шура Воронина, одна из подруг моего детства. Эта умная и веселая девушка обладала красивыми карими глазами и была прекрасно сложена. Сама мастерила себе туалеты и, имея скромные средства, одевалась необыкновенно изящно.
Шура была редким исключением из женщин: она не была завистливой и чуждалась всяких сплетен. У нас не было ни одной ссоры.
Дом Олсуфьевых был огромным, в два этажа, и каждая из комнат выдержана в определенном стиле. Но через разбитые стекла окон прорвавшийся в комнаты мороз лег на стекла картин и зеркал легким слоем инея. Одна из гостиных (в стиле времен Елизаветы Петровны) стояла как будто в полном порядке, и, только подойдя ближе, я увидела, что все пуховые сиденья кресел и стульев вынуты, замша роскошных диванов вырезана. Вырезаны были также гобелены, рисунки на экранах перед каминами и ободраны все ширмы.
В некоторых комнатах на карнизах мотались клочки и лоскутья материи. Видимо, занавеси рвали прямо с карнизов, стоя внизу.
В каком состоянии была домовая церковь, трудно себе представить: престол в алтаре был поставлен вверх ногами…
Зато библиотека, огромная, с большим отделом иностранной литературы, была почти не тронута. Это сулило мне ни с чем не сравнимые наслаждения!
