Мама вдруг смутилась, испугалась чего-то, и опять в глазах ее мелькнуло что-то жалкое.
— Китти, — быстро понизив голос до шепота, заговорила она, — брось свою гордость, зачем закрывать глаза на правду, все же понимают, что что-то неладно, ты — дочь своего отца — без венца, без церкви, это же бесчестие, без Божьего благословения, ведь это было несчастье, все то, что с тобой случалось… ужас! ужас! Дубов обеспечен, у него будущее, он любит тебя, наконец, если, ну, ты понимаешь, я ему все, все рассказала. Он джентльмен!..
— Мама! Мама! Где ваше достоинство, гордость, честь?.. Дубов — это тупое животное, и вы перед ним распинались, исповедовались? Вспомните, я один раз била его по лицу… Наконец, когда он пришел делать мне предложение, я выгнала его вон, а теперь, что я, по-вашему, подержанная вещь с изъяном, продающаяся по дешевке?! — И одно слово обиднее другого срывалось с моего языка.
Тогда мама начала кричать о моем отце, который проклял свою непокорную дочь-герцогиню, начала взывать к Богу, умолять меня соблюсти какие-то условности, стала передавать мне какие-то новоиспеченные сплетни, начались мольбы, слезы, угрозы.
Я не сдалась и заснула с тяжелой от слез головой.
Утром в воскресенье, пока мама с теткой одевались и убирали в комнатах, спеша в церковь, я стояла на кухне перед горящим примусом и жарила оладьи.
Был холодный, но очень ясный осенний день с ярким, чуть теплым солнцем. От чада постного масла в кухне было открыто окно.
Вдруг знакомый гудок автомобиля резко прорезал тишину утра. Это была машина Васильева с единственным на всю Москву аккордным, трехзвучным гудком. Он прозвучал еще и еще раз, точно нарочно давая сигналы.
Мое сердце забилось от тревоги, неожиданности и еще от какого-то странного чувства; не то удивления, не то любопытства.
В это время быстро повернулся ключ во входной двери, очевидно, Васильев среди пьянок еще не потерял его.
Я выскочила в переднюю. Передо мной стоял в коричневом кожаном пальто и летной фуражке Васильев.
— Курчонок! Я за тобой! — Он бросился целовать мои руки. — Курчонок!
Все жильцы выскочили из кухни и столпились за моей спиной. Синий, удушающий чад валил из кухни и, выедая глаза, наполнял переднюю. Это горели мои оладьи.
Чтобы избежать лишних свидетелей, я быстро побежала в наши комнаты. За мной слышались знакомая, твердая, хозяйская поступь и шуршание кожаного пальто.
Увидев нас, мама остановилась, окаменев на полдороге, со щеткой в руке. Анатолия ахнула, всплеснула руками и села на диван.
