Тайная жизнь шпиона
Рейчел/Рашель сошла с ума. Она свихнулась. Она ходила в кино с Энди Чудовищем и со своими подружками по обмену, а теперь везде таскается за ним и пыхтит, словно домашняя собачонка. А ее подружка Грета-Ингрид обвивается вокруг его шеи, точно белый шарф. Спорим, что, когда он сплевывает, Рейчел/Рашель собирает слюну в стаканчик и хранит.
Перед уроком мистера Стетмана Рейчел/Рашель и еще какие-то дурочки сплетничают о свидании в кино. Меня вот-вот стошнит. У Рейчел/Рашель — только одно: «Эндито» и «Эндисе». Все ясно как день. Я зажимаю уши, чтобы не слышать ее дурацкого астматического смеха, и принимаюсь за домашнее задание, которое надо было сделать еще вчера.
Делать домашнее задание на уроке обычно легко, потому что голос мистера Стетмана создает мягкий звуковой барьер из белого шума. Сегодня я ни на что не способна, так как не могу отделаться от доводов за и против, которые крутятся у меня в голове. С какой стати волноваться за Рейчел/Рашель? (Он обидит ее.) Она сделала для меня хоть что-нибудь хорошее за этот год? (В средних классах она была моей лучшей подругой, а это тебе не кот начхал.) Нет, она стерва и предательница. (Она не видела, что случилось.) Пусть себе сохнет по Чудовищу; надеюсь, он разобьет ей сердце. (А вдруг он разобьет что-то еще?)
После окончания урока я вклиниваюсь в толпу у дверей, чтобы мистер Стетман не успел задержать меня из-за того задания. Рейчел/Рашель проталкивается мимо меня туда, где ее уже ждут Грета-Ингрид и какой-то коротышка из Бельгии. Я иду следом, но так, чтобы нас разделяло не меньше двух человек, как в детективах по телику. Они направляются в то крыло, где классы иностранных языков. Ничего удивительного. Иностранные ученики постоянно там ошиваются, типа, им хоть пару раз в день надо надышаться воздухом, пропитанным родной речью, а не то они все помрут от удушья в чисто американской среде. Энди Чудовище хищной птицей устремляется вниз, складывает крылья и уже на лестнице пристраивается между девочками. Он пытается поцеловать Грету-Ингрид в щечку, но она отворачивается. Он целует в щечку Рейчел/Рашель, и она хихикает. Он не целует в щечку коротышку из Бельгии. У кафедры иностранных языков бельгиец и шведка машут рукой и говорят «чао». Ходят слухи, что у них там есть даже кофемашина.
Рейчел/Рашель и Энди в дружеском порыве идут вместе по коридору. Я забиваюсь в угол, поворачиваюсь лицом к стене и делаю вид, будто учу алгебру. Полагаю, этого вполне достаточно, чтобы меня не опознали. Они садятся на пол, Рейчел/Рашель — в позе «лотоса». Энди выхватывает у Рейчел/Рашель тетрадь. Она хнычет, точно младенец, и грудью ложится ему на колени, чтобы забрать тетрадь. Он перекидывает тетрадь из одной руки в другую так, чтобы она не могла дотянуться. Затем он что-то ей говорит. Я не слышу, что именно. В коридоре шумно, как на стадионе во время футбольного матча. Его губы источают яд, и она улыбается, а потом целует его влажным поцелуем. Это не поцелуй девочки-скаута. Он отдает ей тетрадь. Его губы шевелятся. Мои уши наполняются лавой. Она ни в коей мере не претенциозная цыпочка Рашель. Я вижу сейчас третьеклассницу Рейчел — ту, что любила картофельные чипсы со вкусом барбекю, и ту, что как-то вплела мне в волосы розовую нитку для вышивания, с которой я ходила несколько месяцев, пока мама не заставила меня срезать ее. Я упираюсь лбом в шершавую штукатурку.
