Сегодня наш сторожевой пес — мистер Шея. Он скалит зубы и рычит на меня. Думаю, он наказан за ту бодягу с проявлением нетерпимости, которую развел в классе. Со мной еще двое заключенных. У одного на бритом черепе вытатуирован крест. Он словно высеченный на склоне горы гранитный идол в ожидании резца, чтобы освободиться из каменного плена. Второй парнишка с виду совершенно нормальный. Правда, одет он как-то странно, но здесь это не тяжкое преступление, а незначительное правонарушение. Когда мистер Шея встает, чтобы приветствовать опоздавшего гостя, с виду нормальный парнишка сообщает мне, что он поджигатель.
Наш вновь прибывший компаньон — Энди Эванс. Мой завтрак превращается в соляную кислоту. Энди ухмыляется мистеру Шее и садится рядом со мной.
Мистер Шея: Энди, ну что, опять прогуливал?
Энди Чудовище: Нет, сэр. Один из ваших коллег полагает, что у меня проблема с субординацией. Вы можете в это поверить?
Мистер Шея: Больше никаких разговоров.
Я снова кролик Банни, пытающийся спрятаться в чистом поле. Я сижу так, словно у меня сырое яйцо во рту. Одно неосторожное движение, одно слово — яйцо разобьется и взорвет мир.
У меня явно не в порядке с головой.
Когда мистер Шея отворачивается, Энди дует мне в ухо.
Мне хочется его убить.
Пикассо
Я ничего не могу делать, даже в художественном классе. Мистер Фримен, тоже большой любитель поглазеть в окно, думает, что знает, в чем причина. «У тебя парализовано воображение, — объявляет он. — Тебе необходимо отправиться в путешествие». У всех в классе сразу ушки на макушке, кто-то даже приглушает радио. Путешествие? Неужели он планирует вылазку на природу? «Ты должна посетить ум Великого Мастера», — продолжает мистер Фримен.
От протяжного вздоха класса трепещут листы бумаги. Снова орет радио.
Мистер Фримен отодвигает в сторону мое злосчастное клише и осторожно кладет мне на стол огромную книгу. «Пикассо, — шепчет он, точь-в-точь как священник. — Пикассо. Он видел правду. Он писал правду, лепил ее, отрывал ее от земли двумя гневными руками». Мистер Фримен делает паузу. «Но я немного отвлекся от темы». Я киваю. «Посмотри работы Пикассо, — приказывает он. — Я не могу работать за тебя. Ты должна идти в одиночестве, чтобы найти свою душу».
Бла-бла-бла. Ага. Смотреть на картины уж точно приятнее, чем на снежные заносы. Я открываю книгу.
У Пикассо наверняка был задвиг насчет голых женщин. Почему было не рисовать их одетыми? И кто будет, сидя без рубашки, перебирать струны мандолины? И почему тогда для ровного счета не рисовать голых парней? Спорим, голые женщины — это искусство, голые парни — ни-ни. Возможно, потому, что большинство художников мужчины.
