1895 г. Марта 12. Москва.
Дорогой друг Дмитрий Александрович, мне очень грустно, что давно не получал от вас прямых сведений, т. е. писем.>1 Мне всё казалось, что письмо за вами. Правда, что считаться глупо, но я и не считался, но надеялся. Нынче прочел ваше письмо Ив[ану] Мих[айловичу]>2, и вот захотелось написать вам. У нас, вы, может быть, слышали, умер в два дня от скарлатины меньшой 7-летний, особенно милый, нежный, любовный мальчик. Смерть, как всякая смерть, особенно милого, чистого ребенка, очень приближает к богу и возвышает и делает любовнее жизнь остающихся. Это случилось и в нашей семье, но у жены, несмотря на то, что очень религиозно приняла эту смерть, она вызывает в ней неудержимую боль, и она очень страдает. И ее страдания более всего заставляют страдать и меня. Но искренно могу сказать, что всё это хорошо и для умершего, и для нее, и для меня. — Это произошло недавно — 2 недели, и до сих пор я почти только то и делаю, что слежу за женой и стараюсь помочь ей. — Как бы много легче ей было, если бы была нужда.
Вы пишете, что гонения продолжаются и принимают самые безобразные формы. Я знаю это и по тому, что делается здесь. Я нынче еще получил письмо коллективное>3 о том, чтобы я, как Тург[енев] о крепостном праве, писал бы о гонениях за веру. Но во-1-х, нельзя это заказывать, а во-2-х, мне всегда кажется, что об этом просить и этого достигать какими-либо внешними мерами нельзя. Надо терпеть и крепнуть и больше ничего. Мне только всегда больно высказывать это, когда я сижу спокойно, виновный более других, с точки зрения властей, а другие страдают. Я смутно надеялся, что Ц[арство] б[ожие], потом письмо мое о ваших детях,>4 потом Тулон>5 заставят их взяться за меня, но всё напрасно. Видно, бог не cчитает меня достойным этого. Иногда хочется нарочно вызвать чем-нибудь гонение, но чувствую, что это дурно. Так, недавно, я совсем было хотел написать письмо Ник[олаю] по случаю его речи земствам, но почувствовал, что руководило мною не доброе чувство, а, с одной стороны, раздражение, а с другой, желание вызвать на гонение, — и оставил... Может быть, так и не нужно, а может быть, придет случай и время, когда потребуется.>6 Жду указания бога и совести. Были в Петербурге, вы, мож[ет] б[ыть], слышали, квакеры, — два. Один из них, Brooks, приезжал в Москву, и я виделся с ним. Он читал мне записку, кот[орую] они послали царю, уговаривая его прекратить гонения и дать свободу совести. Записка с обычной формальной риторикой. Царь выслушал их и ничего не сказал им — ровно ничего.
