— Какая чушь… — отвернулась от нее Ирма Андреевна. Она повторяла, как мантру, это слово «чушь» беспрерывно.
Поэзия, театр, искусство… Ересь, бессмыслица! «Чувства добрые» с «лирой» — чушь! Значительные разговоры о литературе ее мужа Бореньки — чушь. Кисти и палитры Анниньки — чушь… Да и сама Ирма Андреевна — бесполезный, праздный, самовлюбленный призрак. Чушь…
Пучковой казалось, что Солнцева помешалась. И Ирма Андреевна готова была признать, что воспринимает себя как-то странно, будто со стороны — страшной, злой, плюющейся. А на самом деле в ней поет светлая и нежная девичья душа. Поет и взлетает над этими дикими софитами, над черным небом в точках равнодушных звезд, над этой беспросветной глупостью, злом, ложью, в котором барахтаются, как в сладеньком защитном масле, все, кто сейчас вопит, хохочет и рыдает…
Некоторых пленников пришлось выносить: Дизайнера, Банкиров и Экономиста, злоупотребивших на радостях «волчьим» алкоголем. Последними из здания выводили в наручниках Петруччо и Кильку — затравленных, отчаявшихся волчат. Сломленных русских мальчишек…
Когда к машине «Скорой помощи» несли раненую Асеньку, жизнь в которой еле теплилась, генерал МВД Смелов, стоящий в группе спецназа, кинулся к носилкам. Эфэсбэшники были предупреждены, что его можно пропустить.
— Настенька, Настенька… — говорил он, заглядывая в землистое лицо дочери. — Что с ней, что?! — спросил он врача.
— Серьезное ранение. Задета бедренная артерия. Огромная потеря крови, — говорил отрывисто врач, пытаясь закрыть двери машины.
— Да стойте! Я поеду с ней. И кровь я готов дать. — На недоуменный взгляд врача тихо ответил, покосившись на стоящего в шаге спецназовца: — Я ее отец.
Лицо бойца осталось непроницаемым. Врач же отвернулся, пуская в машину генерала.
Сидя рядом с дочерью на узком откидывающемся стульчике, Смелов, опустив голову и потрясывая рукой, в которой держал фуражку, думал о разговоре с Крутым. Час назад он общался с ним по телефону.
— Забудь! Не вздумай ляпнуть эту ерунду про дочь где-нибудь! Эта женщина — чужой тебе человек, ты ее знать не знал и не воспитывал. В конце концов, двадцать пять лет назад все решила твоя балерина Храпова. Каждый, как говорится, выбирает по себе.
Не услышав ответа, главный контртеррорист глухо промычал:
— Не подписывай ты себе-то приговора. Должность — ладно! Страшно, но не катастрофично, в конце концов. Все на пенсии сидеть будем — ряженку пить. Но доброе имя, семья? Сколько нам осталось…
