Когда полковник Оробцов вошел в кабинет шефа, генерал надевал свой мундир. На немой вопрос помощника Смелов спокойно сказал:
— Я должен ехать на место. Так надо. Оставайся здесь, я — на связи.
И он, одернув мундир и надев фуражку, вышел из кабинета.
Катерина подписала отказ от госпитализации прямо в машине «скорой», пробыв в обмороке не более минуты. Сколько врачи ни уговаривали ее, утверждая, что Димитриева находится в состоянии шока и может просто не чувствовать боли от возможных ушибов и повреждений, не говоря о травмированной психике, журналистка твердо стояла на своем. Она должна немедленно увидеть сына, Лану и племянников. Из «скорой» она прямиком попала в машину следователя ФСБ, сухощавого мужчины с бесстрастным лицом, который намеревался долго и обстоятельно опрашивать потерпевшую. С ним Катерина была так же непреклонна, как и с врачами: пока не увижу сына, говорить не буду. Следователь протянул ей мобильный телефон, и Катя набрала номер Ваньки.
— Да?! — спросил сын незнакомым глухим голосом. Он явно находился на улице, в толпе.
— Сыночек, малюля мой, Ванечка, — дрожащим голосом сказала Катерина и услышала в ответ рыдающее:
— Ма-а? Ма-а, ты где?!
— Я с полицейским, я в порядке, я еду к тебе, мальчик мой родненьки-иий, — причитала, плача, Катерина. — Ты цел, ты не ранен, сыт, запер дверь, ни с кем из чужих не общаешься?..
Следователь понял, что у матери начинается истерика, и резко отобрал аппарат:
— Иван?! Это следователь ФСБ Сахаров. Можешь точно определить свое местонахождение?
Парень, услышав строгий мужской голос, примолк и постарался взять себя в руки.
— Я… я со всеми родственниками в переулке у монастыря, — он вдруг резко всхлипнул.
— Ясно. Никуда не уходи, сейчас мы привезем к тебе маму. Пять минут.
Следователь Сахаров кивнул водителю, и через считаные минуты мать и сын кинулись друг к другу и готовы были стоять так, обнявшись, похоже, до скончания века. Этим не преминули воспользоваться журналисты, налетевшие, как осы на варенье, на душераздирающий кадр. Лохматая женщина в рваном платье и дырявых колготках, на несуразных шпильках, с рассеченной бровью и грязными щеками заливается слезами, обнимая тонкошеего подростка с заплывшими от плача глазами. Впрочем, у самих корреспондентов перехватывало в горле и свербило в носу. А некоторые и всплакнули по-настоящему.
— Первые заложники отпущены! — надрывалась в микрофон журналистка телеканала, стараясь не загораживать своей спиной исторический кадр.
