— Вы ведь наверняка понимаете, что, отказываясь сообщить властям какие-либо сведения о настоящей матери, вы подписываете себе смертный приговор. Если она умерла, расскажите, как и почему это случилось, — вы спасете себе жизнь.
— Вот и здешние полицейские говорят то же самое… Да откуда им знать, спасу я себе жизнь или нет? А если я признаюсь, что задушила ее? Или вытолкнула в окно? Или дала питье, из-за которого у нее помутился рассудок, и бросила ее умирать на холоде?
— Вы действительно так поступили?
— Нет! — воскликнула Фиона. — Если бы я в самом деле убила мать, могла бы я любить ее ребенка? Всякий раз, глядя ему в глаза, я вижу лицо его матери. Как я могла бы растить его, помня, что мать умерла от моей руки? Она доверила мне свою самую большую драгоценность! Вы были на войне, — продолжала она, и глаза ее наполнились слезами, — и вы ужасно страдали. Но вы когда-нибудь задумывались над тем, как тут жилось нам в тылу? Как тяжело, как невыносимо тяжело любить того, кто никогда к тебе не вернется, никогда не подарит детей, которые могли бы быть у нас с ним… Он никогда не обнимет меня ночью, не будет веселиться на свадьбе сыновей и дочерей! Не подбросит на руках внука, не состарится вместе со мной! Вы знаете, что такое смертельная тоска? Мне больно видеть его во сне, просыпаться и понимать, что все кончено… — Из глаз у нее хлынули слезы, она сердито смахнула их. — Я тоже отдала родине свой долг… Я пожертвовала своим будущим! И что же я получила взамен? Ребенка, которого родила другая женщина… но вы и его отобрали!
Судя по ее словам, мать мальчика действительно умерла. Но, глядя в темные глаза и видя в них тревогу, Ратлидж прочел в них кое-что еще — страх. Не за себя, он не сомневался, что за себя Фиона не боится. И никакой вины за собой не чувствует.
Он старался сосредоточиться, призвал на помощь интуицию, чтобы навести мост между тем, что он видел, и тем, что это означало.
Его окружило молчание. Ничего, кроме молчания. И вдруг…
Неожиданно он сообразил: мать ребенка, скорее всего, жива. Но Фиона Макдоналд не смеет называть ее даже для того, чтобы спасти свою жизнь.
Заперев за собой дверь камеры, Ратлидж прошел мимо уборщицы, которая собирала швабры в пустое ведро, и вернулся в приемную, где констебль Прингл перечитывал текущие рапорты. Он поднял голову, когда Ратлидж протянул ему связку ключей.
— Значит, закончили с делом? — спросил он.
— Пока да, — ответил Ратлидж.
