На следующий день позвонила Вика. С жаром ей все рассказал.
— Жора, спокойно, — ответила она. — Не бунтуй. Надо разобраться. Приходи вечером к Татьяне, и все обсудим.
Нехотя согласился, а когда стемнело, двинул другой дорогой в штаб женщин.
Их было трое: Вика, Татьяна и Лилия. Обрисовав пригрозившего мне мужчину, предположил: раз руки в наколках — уголовник.
Женщины в недоумении: уголовника среди знакомых нет.
— Может, это Славка подослал? — предположила Лилия, глядя на Вику.
— Да нет, что ты, — возразила Вика. — Я же говорила, что Славку рассчитала. Он и вещи забрал. Сейчас уехал в круиз вокруг Европы.
— А-а! — воскликнула Татьяна. — Вспомнила! Этого уголовника я знаю. У Вислякова встречала. В черном костюме, и руки в наколках. Живет где-то рядом. А Висляков, я говорила вам, наполовину импотент. И ревнует меня к каждому столбу. Стала реже к нему ходить, ют он и попросил этого уголовника узнать, кто у меня бывает… Висляков — коварный. Тогда с одним мальчиком встречалась, а его так избили… По указанию Вислякова, конечно. Нанял кого-то, заплатил, и все. Значит, Жорке здесь больше бывать нельзя.
Женщины загрустили.
Утром со страхом уходил, боясь уголовника. Но его не встретил.
Рукопись, оставленная братом, лежала на столе. Завтра отвезу в журнал «Юность», там публикуют воспоминания репрессированных.
Вечером позвонила Оксана: не соскучился ли?
— Еще как! — прокричал я, хотя после буйной ночи с тремя женщинами не испытывал никакого позыва.
— Тогда приходи.
Ладно, решил я, сделаю так: пойду к Оксане и возьму с собой рукопись, а завтра отвезу в редакцию.
Спускаясь по лестнице, сунул папку за пазуху.
На улице было темно, и едва завернул за угол дома, как наперерез двинулась черная тень. Тень приблизилась, и я узнал мужчину-уголовника.
— Ты, — процедил он сквозь зубы, — говорил: не ходи туда! Не слушаешь…
И ударил меня ножом в живот.
В нашу сторону шли люди, и уголовник рванул вдоль дома. Я так и стоял — нож попал в рукопись. Развернулся и пошел домой.
Вытащив спасительницу-рукопись, стал разглядывать. Нож прошил несколько десятков листов. На первом написано: «Николай Алтайский. Какого цвета любовь? Роман в письмах». И стал читать.
«…Поэт по призванию, преступник по профессии, я устал жить прежней жизнью и разуверился в людях настолько, что сейчас не могу найти нужных слов, чтобы убедить вас дочитать это письмо до конца. Я могу рассказывать романы, легенды о себе, о происках и жестокостях злой Судьбы, преследующей меня едва ли не с самых пеленок. Жизнь не щадила меня, подводя под дула автоматов, бросая за решетку тюрем и спецлагерей, стараясь бить только наверняка, с запасом прочности и с гарантией на будущее, чтобы если не пряником, так кнутом вразумить непокорное, бесхозное дитя двадцатого века. Только я был для нее не сахар.
