— Держи, а вернешься, получишь еще пятьдесят.
Я взял деньги, мы пошли к девятиэтажке, и мужчина показал пожарную лестницу и объяснил, как попасть на балкон.
— Буду ждать в машине, — сказал он, а я стал взбираться по пожарной лестнице…
И вот я на балконе. Подойдя к двери, уткнулся носом в стекло и обомлел: посреди комнаты, обняв друг друга, целовались голые мужчина и женщина. Мужчина стоял лицом к балкону и заметил меня. Шагнув к двери, отворил и спокойно сказал:
— Заходи.
Комнату огласил женский визг. Я испугался — не визга, мужчину: он был атлетического сложения, с волосатой грудью, с коротко остриженной черной бородой. Скрестив на груди руки и не повышая голоса, пригласил:
— Прошу.
Мне ничего не оставалось, и переступил порог.
— Закрой дверь, — сказал он.
Я развернулся и закрыл.
— Слушаю, — бородач смотрел с прищуром.
Я испуганно моргал.
— Хорошо, — продолжал он, — хорошо. — И, взяв меня за руку, завел в ванную.
Бельевым шнуром крепко скрутил за спиной мои руки; взяв из тазика приготовленные для стирки мужские носки, привел обратно в комнату. Бросив носки около кресла, стоящего боком к софе, приказал:
— Садись!
Я сел, а он быстро привязал меня к креслу и затолкал в рот носки.
Я замычал.
— Не брыкайся!
Он прилег на софу и погладил по голове женщину.
— Ну зачем ты ему в рот носки запихал, ему же неприятно, — сказала она ласковым голосом.
— А нам что, приятно? Все испортил… Пусть так сидит, — прогудел атлет и стал ее целовать.
— Не надо, не надо, зачем, я не хочу при нем…
— Успокойся, милая. Он его послал посмотреть, что здесь делается, вот и пусть смотрит. — И мужчина, нырнув к ней под одеяло, принялся ее ласкать…
К любовникам я сидел боком и изредка давил косяка в их сторону… Бородач откинул одеяло и бесстыдно поместился на женщине… Она скоро заголосила, почти, так же, как Ольга, и он прикрыл ей рот поцелуем…
Вдруг раздался стон, и я вновь покосился на влюбленных: загорелое тело атлета переплелось со смуглым телом стонущей женщины, и мне так захотелось…
Она стонала недолго и вновь заголосила, и мой вулкан не выдержал, начал подыматься…
Я смотрел на свою ширинку — она топорщилась; видно, пока скакал по пожарной лестнице, где-то зацепился и оторвал пуговицу.
Моя кукурузина, набрякнув и не встречая на пути преград — трусы-то в кармане, — вылетела из ширинки и взметнулась вверх, как Эйфелева башня!
Женщина замолчала, и послышалось тяжелое дыхание мужчины…
Они одевались, а я сидел, уперев подбородок в грудь, и смотрел на свою башню, прикрытую от них полой пиджака и боковой стенкой кресла…
