Но я знал одного, у которого симптомы этой болезни были ни с чем несравнимы и такие, что не рассказать об этом, прямо грех.
Представьте себе семейную пару. Молодую, симпатичную. И вполне успеваюшую. Оба – критики. Нет, нет. Они не советскую власть критиковали и не бегали с кукишем в кармане. Наоборот. Даже члены партии.
Критик – это профессия. Они были музыкальные критики. Всё советское они, когда критикуют, обязательно хвалят, а всё заграничное, даже если хвалят, обязательно немножко покритикуют. Ничего не поделаешь. Такая профессия. Бывает и похуже. Например, санитар в психушке. Б-ррр!
Так они оба жили, беды не зная, занимались критикой и потихонечку накритиковали кооперативную квартиру в Доме композиторов на проспекте Мира, автомобиль «Жигули» и даже небольшую дачку на Московском водохранилище.
Как и у всех нормальных людей, у них была тёща, которая, слава Богу, жила отдельно, но так любила свою единственную дочь, что навещала их ежедневно. Зять, конечно, не падал в обморок от счастья и однажды поставил тёщу на место.
Я это к тому рассказываю, вы сами скоро убедитесь, что отношения зятя и тёщи потом оригинально проявились в сионизме, который рано или поздно должен был добраться и до этого гнёздышка.
Зять был человек ассимилированный, и о еврействе вспоминал лишь, когда видел тёщу у себя в гостях. И шерсть у него при этом становилась дыбом. Как полностью ассимилированный, он утратил еврейскую мягкость и в гневе допускал рукоприкладство, что сближало его с великим русским народом.
Тёща дождалась своего часа.
Приходит как-то к ним в гости днём и застаёт такую картину. Зять лежит на диване, задрав ноги, и книгу читает, а её единственная дочь ползает по паркету, натирая его шваброй. Тёща взвыла с порога:
– Этого ли я ожидала на старости лет увидеть? Моя дочь, талантливейшая критикесса, как последняя рабыня, обслуживает это чудовище, хотя она кончила институт с отличием, а его еле вытянули за уши. Это он должен натирать паркет и целовать следы твои на нём. Зять отложил книгу, спустил ноги с дивана и так спокойно-спокойно сказал:
– Правильно, мамаша.
И руку тянет к своей жене, а рука у него большая, тяжёлая.
– Дай-ка швабру.
Жена не верит своим глазам – как пришибли мужа слова тёщи, устыдился ведь и готов сам взяться за уборку.
Отдала она ему швабру. Он подкинул её в своей руке, вроде бы взвесил, взял поудобней за конец палки и как огреет тёщу! Та вывалилась на лестничную площадку, и, соседи потом божились, лбом, без рук открыла лифт и – испарилась.
