Я почти каждый день торчал в аэропорту, провожая счастливцев. Как будто это могло приблизить день моего отъезда. Я примелькался всем агентам КГБ в штатском и в форме. Я плевал на всё и чувствовал такой же подъём духа, как в войну, когда наш воинский эшелон приближался к фронту.
Я дождался тех дней, когда полные, до отказа набитые евреями самолёты уходили в Вену. И ещё не хватало мест.
Было трагично. И было смешно.
Одна еврейская семья с Кавказа побила все рекорды. Это была очень большая семья. И вся семья с визами на руках отказалась сесть в самолёт. Почему? Вы, конечно, подумали, что, возможно, им предстояло впервые лететь, этим людям с Кавказских гор, они боялись подняться в воздух. Не угадали. Семья насчитывала с прабабушками и правнуками сто восемнадцать человек, а рейсовый самолёт на Вену вмещал чуть больше половины. Но семья категорически отказалась разделиться и два дня просидела в аэропорту, пока на эту линию не поставили другой самолёт, вместивший всех сразу.
Я многое видел. И кое-что там, в аэропорту, подмешало первую ложку деггя в бочку мёду. Я увидел, что еврей еврею рознь. Я увидел, что, кроме идеалистов и красивых людей, есть очень много, даже слишком много, простых смертных, восторга не вызывающих. А наоборот. В этих случаях я начинал понимать, за что нашего брата не очень жалуют.
И порой мне хотелось послать всё к чёрту и не ехать ни в какой Израиль. Потому что там эти люди будут на коне и над такими, как я, будут смеяться, как над белыми воронами. Мои предчувствия не обманули меня.
Я видел в Шереметьеве, как таможенники перед посадкой в самолёт заставляли кое-кого из евреев принимать слабительное и потом извлекали из их испражнений проглоченные бриллианты. Один еврей, поднатужась, выдавил из себя чёрный кристалл и довёл хохочущих таможенников до слёз: ему кто-то продал фальшивый камушек, и в желудке он почернел, подтвердив своё неблагородное происхождение. Еврей плакал от обиды, таможенники рыдали от удовольствия.
Однажды уезжала семья с парализованной старухой.
Седая, как две капли воды – Голда Меир. Лежит без движения на матрасе. Действуют лишь язык и правая рука. Её на матрасе понесли в самолёт, и так как тащить её могли лишь четверо мужчин, то и меня попросили помочь. Мы несли матрас со старухой через лётное поле, потом по трапу в австрийский самолёт. Старушка оказалась голосистой и, грозя небу своим кулаком, она, седая, растрёпанная, всё время кричала, как колдунья:
