Мстить тупой мебели времени не было, но Нику все же не сдержался. Толкнул стол ладонью – тот даже не шевельнулся. Взялся за стол обеими руками – тот же результат. Вынув из кармана телефон, Нику осторожно присел, выругавшись от натянувшейся болью на бедре мышцы. Так и есть – стол оказался прибит к полу. Он снова спрятал телефон и, нащупывая стол руками, осторожно обошел все его четыре стороны. Стол был небольшим и квадратным, полтора на полтора метра. Нику снова толкнул его, на этот раз не в сторону, а попытался приподнять и стол – ну надо же, – подчинился.
Стол опрокидывался вместе с квадратом пола под ним, и Нику, держа стол одной рукой, второй светил экраном мобильного в открывающуюся пустоту. Беречь стол не стал – последним усилием толкнул его так, что тот громыхнулся о пол. Осторожно присел на корточки, сообразив, что в такой темени недолго и шею свернуть. Определив край входа в подземелье, сел на него, спустив ноги вниз. Под ногами ничего не было, только так похожая на умиротворение пустота. Мобильник показывал половину четвертого: через час начнет светать. Опираясь на локти, Нику постепенно опустил тело, пока затылком не коснулся пола.
Сон догнал его – в предверии неизвестности, перед лицом пустоты.
***
Он вспомнил, как однажды уснул стоя. Ему было двадцать, но в окружении Влада Цыгана его уже знали как подающего надежды домушника, и единственное, что можно было сказать о его будущем – то, что тюрьма у Нику не за горами. Он и в самом деле сел, уже через год, но первую свою отсидку помнил неважно. В отличие от случая в троллейбусе, когда он уснул, держась рукой за поручень.
Троллейбус резко затормозил, и Нику свалился на пол – вместе с деньгами, разлетевшимися из его наплечной сумки. Больше всех досталось водителю: пассажиры громко проклинали его за внезапное торможение, жалели Нику и честно вернули все разлетевшиеся по салону купюры. Нику сошел на первой же остановке, от греха подальше и от вызревающих подозрений. Возвращенные до единого лея деньги он за полчаса до происшествия вынес из пятикомнатной квартиры на Московском проспекте.
Теперь его троллейбусное воспоминание лишалось исключительности: стоя он засыпал во второй раз в жизни. Он даже не мог точно сказать, сколько времени он оставался один, покинутый доктором Скрипченко, закованный в нутро белого манекена. Он чувствовал, что засыпает, но не понял, когда именно уснул, а главное – сколько проспал. Ему казалось, не менее часа, на самом деле, видимо, минут десять. Едва навалившись, сон стал разваливаться, растворяться от голосов, вторгавшихся в сознание Нику, еще полусонное, уже всплывающее на поверхность бодрствования.
