Должен заметить, что выдвинутая Ф. Достоевским "всемирная отзывчивость", может, и характерна для русского мира, но вряд ли может нас удовлетворить по причине поиска некоторой качественной определенности в самом духе русского мира: отзывчивость — это свойство, функция, проявление, а не исходное качество.
Равным образом мы вряд ли удовлетворимся такими характеристическими сентенциями, как "русская космичность", "русская аскетичность" или даже "русская святость", ибо это опять же не качества, а черты-проявления, которые свойственны не одним вовсе русским, а самим русским далеко и не тотально.
Вряд ли, к примеру, К. Циолковского надо принимать за более русского, чем того же Маршала Г. Жукова, а Сергия Радонежского — чем Дмитрия Донского. У одних выходит космизм, аскеза и святость, а у других вроде бы ничего такого и нет, а если и есть, то по-другому, не столь явно и первостепенно, — но ведь можно вспомнить и немало замечательных русских, в том числе и героев, которые ничем подобным вообще не отличались.
Одно дело те или иные характерные феномены, имеющие место в многообразном русском мире, а другое — квинтэссенция этого мира, его сущность, его дух.
В любом случае нам надо в своих откровенческих размышлениях быть ближе к духу. Задача практически невыполнимая: что есть этот самый дух, дух языка-народа, каким словом его определить?
Дух! Это хорошо. Но надо, по-видимому, привлечь еще и какую-то телеологию, т. е. уловить некую цель, ради которой существуют и русский мир, и рус-язык, и рус-народ, — какую-то сверхцель, ради которой весь этот дух, вся эта русскость.
Русскость, конечно — тайна! И никому ее до срока не разгадать, никому, даже самому русскому из русских.
У русского нет обыкновенных, т. е. вполне житейских мотивов, у него все вокруг плохо, все не устроено, все абы как, и если что у него и хорошо, так это то, что он вовсе и не знает, а лишь каким-то шестым, а то и седьмым чувством как-то ощущает — там, внутри, в глубине, где ничего нет, а если и есть, то бездна, однако не безысходная.
Русскость — это преодоление — без какой-либо определенной цели, неизвестно ради чего, это что-то совершенно идеальное, не приносящее ни внешнего благополучия, ни эзотерической нирваны. Отсюда и срывы — и что в них винить русскость, у которой в этом мире ничего нет, кроме нее самой?
Нет того письма, в которое можно было бы положить русскость. Ибо это, скорее всего, лишь музыка, да и то никак не воспроизводимая.
