— Наконец-то! Отныне я — настоящий король!
Николя де Витри и его люди учтиво поклонились и громко ответствовали:
— Да здравствует Его Величество, король Людовик XIII!
Узнав об ужасной гибели своего фаворита, Мария Медичи побелела как мел. Едва сдерживая предательскую дрожь в голосе, она спросила, кто совершил столь зверское убийство.
— Это был маркиз де л'Опиталь, и так было угодно Его Величеству.
Как это ни удивительно, но королева-мать вовсе не собиралась лить горьких слёз по любимому итальянцу. Куда сильнее в тот момент её заботила собственная безопасность. Когда же её спросили, каким образом стоит сообщить эту трагическую весть Леоноре Галигаи, она только поморщилась и передёрнула плечами:
— Как будто у меня своих проблем мало! И ни слова больше о Кончини и Галигаи. Видит Бог, я сто раз убеждала их вернуться домой, в Италию!
Причина подобной сухости крылась вовсе не в скверном характере, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что королевой-матерью двигал острый, всеобъемлющий страх, перед которым меркли и блекли любые, пусть даже самые тёплые чувства. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чем именно грозило для неё исчезновение Кончини с политической сцены. Мария Медичи знала: её правлению пришёл конец, власть ускользала от неё, как утекает сквозь пальцы песок, — стремительно и неумолимо. Кто-то скажет, что безвыходных ситуаций не бывает, смятение придаёт сил, а иной, может, вспомнит, что загнанная в угол крыса способна растерзать голодного кота, но на самом деле всё обстояло совершенно иначе. Ужас, невероятный, первобытный ужас, пронизывающий до мозга костей, охватил Марию Медичи. И в этом липком страхе, в этой кошмарной безысходности не осталось места ни для надежды, ни для любви… Полнейшее отчаяние убило в ней веру в счастливый исход событий. Позабыв о друзьях и близких, она лихорадочно пыталась придумать, как ей поступить. В конце концов она решилась обратиться к своему сыну. Однако тот остался глух к её просьбам и лишь передавал через своих камергеров один и тот же ответ: «Его Величество заняты». Словно больной в предсмертной агонии, что мечется в постели, не желая до конца признавать свой скорый конец, королева-мать плакала, умоляла, но всё тщетно.
— Передайте матушке, — говорил Людовик XIII, — что, будь я просто её сыном, я бы, несомненно, уважил её, но теперь я ещё и король, так что сам должен принимать решения в управлении своим государством.
