Я приехал в Палату лордов около четырех, встретился со Стенли, и приблизительно в половине шестого мы отправились к нему домой, на Куин-Кэролайн-гроув. Леди Фарроу оказалась такой, какой я представлял Лауру Кимбелл, — круглой, седоволосой, по-матерински заботливой. Может, это ее я имел в виду? Она помогла Стенли снять пальто и помогла бы мне тоже, если бы я позволил. Мы прошли в гостиную, отделка и мебель которой явно свидетельствовали о вкусах покойной миссис Фарроу. Очевидно, именно она была первой обладательницей буфета и обеденного стола из беленого дуба, «каминных» кресел и настольных ламп с мраморными девушками, обнаженными, но бесстрастно целомудренными, держащими в вытянутых руках пергаментные абажуры. Ее невидимое присутствие было почти осязаемым. Я вспомнил слова одной заботливой подруги, сказанные моей матери после смерти отца: «Он не ушел, Соня. Он здесь, с тобой, в этой комнате». Миссис Фарроу была в гостиной, вместе со своим сыном и невесткой. Вскоре выяснилось, что мысли леди Фарроу — или, если хотите, ее душа и сердце — заняты не только свекровью, но и матерью свекрови, причем обе женщины причудливым образом соединились, переплелись друг с другом, образовав единого матриарха семьи.
Стенли достал херес. Вино не предлагали, оно просто появилось, этот самый невкусный (на мой взгляд) херес, бледный, как совиньон; создается впечатление, что он должен быть сухим, но первый же глоток неприятно поражает какой-то липкой сладостью. Я пытался скрыть свое удивление. Вместе с хрустящим печеньем на стол были выложены фотографии. Биограф вроде меня, который обращается за помощью ко всем мыслимым источникам, вскоре оказывается заваленным фотографиями. Но я не жалуюсь. Мне очень помогает, если в памяти хранится образ человека, о котором я пишу, — а еще лучше, когда эти лица лежат передо мной, на письменном столе. Мне еще раз продемонстрировали Оливию в тунике, в которую обычно задрапированы классические статуи, с маленькой дочерью на руках. На других снимках, новых для меня, запечатлена Оливия во время свадьбы, Оливия с сыновьями, снова Оливия с дочерью, но уже лет пяти, в том же году, что Сарджент написал ее портрет.
— Как ее звали? — спросил я.
— Вайолет, — сказала леди Фарроу. — Вайолет — так же, как и меня. Чудесное имя, вам не кажется? Она была такой милой женщиной. Именно она познакомила нас со Стенли; я была ее самой близкой подругой, так что наша встреча была предначертана судьбой.
