«Да пусть остается… Как их звали… Викун, Назар… Крутые ребята, прикроют, чтобы всякое дерьмо не доставало. А заплатить, так и уберут кого надо».
Вспомнил еще, выпивали вместе. Хорошо посидели. За квартиру не боялся: полковник из УСИ телефончик дал, если осложнения появятся. Вот так! А то — такой-сякой… Викун наседал: давай за дружбу, ты наш мужик, мы все жидов не терпим, скоро хана им всем. Назар, тот вообще смотрел на него восхищенно — еще бы! — молодой, такая хата, бабки, бывший десантник. Клево!
А ему всегда везло. Главное — всех побоку, жизнь одна.
И напился. Как Светка раздевала — не помнил. Ничего не было — это точно.
— Светик, — позвал он негромко, и та, будто за дверью стояла, тотчас появилась.
— Монсеньор?
— Как насчет кофейку?
Аж просияла!
— И бутербродик!
Пусть живет…
Он пил кофе, держа чашку над пеной, она подносила к его рту бутерброд с семгой.
Он нравился бабам. За что именно — догадывался. К своим достоинствам относился как к святая святых, не требующих обсуждения. Худощав, зато не потеет, волосат — поговорим о потенции, головка мелковата — зато какие мозги коммерсанта! Бабы заслушивались, маманя, та вообще без его советов жить не могла.
Разглядывая себя в зеркале — это ему нравилось, — отмечал свой гордый фас: ровные густые брови, тонкие губы супермена, а нахмурит лоб — вылитый мафиози. В профиль глядеться не любил: бросался в глаза убежавший назад безвольный подбородок и носище. Носяра! Мужская гордость. Но великоват, хрящевидный. Бывшая жена, о которой он не любил вспоминать по причине нсдолгого с ней житья, называла его долгоносиком. И за это не любил.
— Понимаешь, Светик, — покуривал он и благородно философствовал, — жизнь такая штука, что ты ждешь принца, а является парень, простой такой, без всяких кембриджей — и ты вся его.
Она влюбленно внимала.
— Тут не надо ума, чувства главное, ты его любишь за то, что он есть, такой весь независимый, гордый. А что все эти деятели по жизни значат? Пахать всю жизнь? Жить надо! Вон у матери третий муж писатель был. Ну и что? Кому его книжки нужны? А я сразу сказал себе: не занимайся ерундой. Семь классов? Так я любого за пояс заткну, о чем хочешь могу спорить. Главное — что? Не дать себя сбить с толку, пусть он мне голову не морочит. Что он знает? Больше меня, что ли? Нет. Я тоже живу и все вижу, поэтому думаю, сопоставляю. А наука эта — для баранов.
— Ой, какой ты у меня весь вумный! — потянулась она к нему.
— У тебя? — отстранился он. — Нетушки. Ты сначала завоюй меня. Так служи, чтобы я тебе поверил. Конечно, молодой, при бабках, все есть, так каждая может.
