— Понимаете, Святослав Павлович, Мотвийчук настаивает, говорит, что знает какую-то тайну.
— Блеф, — не сдавался Бехтеренко. — Сидеть не хочет!
— ОГрифе…
Бехтеренко остыл. Куют железо, пока горячо — старое доброе правило. Он взглянул на часы. Допустим, минут двадцать — тридцать он потратит на сынка… Ничего страшного не произойдет. Пока никто телефоны не обрывал, отпустить бедного мальчика не требовал, главная магэсса карами не смущала…
«Или как там будет правильно: магэсса, магиня?..»
— Давай, но пошустрее. Выезд отложить на полчаса.
Через пару минут Мотвийчук стоял перед полковником Бехтеренко. По виду не скажешь, что отсидка в камере с предстоящим переездом в СИЗО убила его наповал. Наоборот, он появился, ровно ничего не случилось, непотопляемый фрегат УРО — ни больше, ни меньше.
— Хочу сделать заявление, — сказал он с хитрецой.
— Делай, — выжидал Бехтеренко. Сесть не предложил, и Мотвийчук переминался с ноги на ногу.
— А что я буду иметь? — ухмыльнулся он. Повторная встреча представлялась ему несколько в ином плане.
— Бледный вид и макаронную походку, — отрезал Бехтеренко. — Делай свое заявление или проваливай, откуда пришел.
— Как же так? — пошел пятнами Мотвийчук. — Чистосердечное признание, то да се.
— Ты пришел делать заявление, сообщить некую страшную тайну, вот и пугай меня, а там посмотрим. Торг неуместен!
— Если так… — озадачился Мотвийчук.
— И только так! — поднялся с кресла Бехтеренко, надевая куртку.
— И про Трифа не надо?
— Через тридцать суток.
— А я раньше выйду! — нахально заявил Мотвийчук.
— Иди ты! — подыграл ему Бехтеренко. — А это видел? — показал он ордер, принесенный охранником. — Писец твоей заступнице-мамане, Генеральный прокурор подписал. За ней много чего накопилось, — сказал Бехтеренко, наблюдая, как серел на глазах великовозрастный нахаленок.
— Блин! — заплакал он. — А меня за что? Она сама накрутила, меня подставила, сука!
— Зачем же так на маманю? Боженька не поймет. Ты сам гусь хороший. Бабушку зарезал? Или, скажешь, не ты?
— Не я! — заорал Мотвийчук. — Не я!
— Тише, тише, — поморщился Бехтеренко. — Тогда кто?
— Мать.
— Ну ты даешь! Ты уж всех собак на мать не вешай.
— А вот вы послушайте сначала, — нервничал и торопился Мотвийчук, загребая бороду, тер рукавом слезы. — Эта бабуля, Софья Аполлоновна, учила мать гаданию. Они познакомились еще в девяностом году. Она матери передала секреты гадания, какие не знаю, и мать веще предсказывала. Тогда мать за Момотом была замужем, и Георгий, Момот, значит, сам магию хорошо знал, так она выведала у него еще что-то и стала применять в гадании, а Георгий страшно сердился, запрещал ей делать эти штучки, стал не пускать тех, кто гадать приходил. Тогда мать наняла чеченцев, чтобы его грохнули. И как-то так вышло, что Георгий с ними договорился, они его отпустили, а матери велели отработать должок, раз их потревожили. Она им сама предложила сговор: я буду знакомиться с теми, кто приходит гадать, получше узнавать их материальные дела и, если кто побогаче, вам сообщать. Выручку поделим. Клянусь, сам слышал!
