Житковский присосался к «Водолею» и опустошил сразу полбутылки. Внутри грудной клетки уже мурлыкал котенок, и Антон даже пожалел, что у него нет никакого домашнего животного. Сейчас он подумал о маме, которая плетет веники в своем доме в Глубоком. Маму он не видел четыре года. В последний раз, когда к ней приезжал, он выпил за ночь бутлю домашнего вина, мама выгоняла его из хаты кочергой. И он плакал. Но главным образом из-за того, что у него не было денег на электричку и опохмел. А мама крикнула напоследок с порога, что он не сын ей, а байстрюк. Антон вернулся в Минск только через трое суток. Два дня он пил с мясником из магазина «Зорачка», еще день добирался домой на попутках.
Если у жизни и есть смысл, говорил себе под тенью ивы Житковский, так он в том, чтобы этот смысл не просрать. Можно вот, например, жить, чтобы жрать, а потом срать. И это будет смыслом. А можно, чтобы наполнять свой сосуд жидкостью, пока не выплеснешься окончательно в лужу вечности. Вот, например, жил-был человек и звали его Хер Моржовый. Хотел он все иметь, чтобы хорошо жрать. И так он и жил. Поставил во главу угла банкноту, молился ей, жрал и срал. А потом оказалось, что всю жизнь он свою так и просрал. Ни одного друга настоящего не осталось, потому что еще в молодости он по головам всех своих друзей потоптался. И ушел он из жизни как одушевленная пищеварительная система. И поставили у него на могилке холодильник, на котором написали: «Он жрал, чтобы срать».
С другой стороны, добавил Антон, вот есть я. Я меньше жру и меньше сру. Потому что больше пью, а что не вмещается – выпускаю через член, природный фильтр. И получается, что особого смысла жизни у меня вроде как и нет, но я его хотя бы не просираю. А плыву по бурлящей реке к бурлящему своему будущему и сам бурлю изнутри. И везде эти пузыри, как планеты, крутятся вокруг Солнца единого, что есть суть стеклодува, и есть у них порядок, и нет никакого порядка одновременно.
***
Если ты на улице, то никогда не замечаешь, как темнеет. Другое дело, если дома. Зашел в помещение. Еще светло вроде было. А вышел через пять минут – уже темно. И думаешь в такие моменты, что, может, что-то важное пропустил. И чувствуешь, что облом.
На улице сумрак является иначе. Вот и сейчас Житковский не заметил, как стемнело. И только тупо осознал: да, уже вечер, и нихера не видно толком. Единственное, что мог разглядеть, – это силуэт элитного дома, который стал черным, как и гладь водохранилища.
