— Я вас понял, мой фюрер, — спустя секунд двадцать тишины ответил Гудериан.
— Ваши танкисты — ядро нашего ударного кулака. От вас зависит — победим мы в этой войне или проиграем. Вспомните восстание. Вы не пожалели своих людей ради национал-социализма. И теперь я жду от вас того же. И помните. Судьба Рейха и германской расы в ваших руках!
Гудериан вышел на свежий воздух и отойдя немного в сторонку закурил. Да, в Рейхе имелись достаточно строгие требования по борьбе с курением в общественных местах, но многие на это плевали. Особенно в такие трудные моменты. Он курил и думал над тем, что происходит.
Сзади раздались тихие шаги. Хайнц обернулся и встретился с испуганным взглядом Альберта Шпеера, который никак не мог отойти от совещания.
— Будете? — Протянул Гудериан Альберту открытый портсигар.
— Нет, спасибо. — Покачал он головой.
— Вижу вам тоже не все понравилось, — с кривой улыбкой констатировал Гудериан.
— Да я даже не могу понять, что происходит, — пожал плечами Альберт. — И этот фольксштурм… Зачем? Он что, хочет сложить в могилу всех немцев?
— Боюсь, мой друг, что он просто сошел с ума.
— Вы полагаете? — Несколько рассеянно переспросил Шпеер.
— Уверен. В старые времена таких людей называли одержимыми. Дескать, их души захватили бесы там или какие духи. Его же душа во власти идеи. Ради нее он готов пустить весь мир прахом. И нас с вами тоже.
— Но что же делать?
— Дружище, я полагаю, ответы на этот вопрос нам нужно искать не здесь и не сейчас. По крайней мере, я — так и точно не хочу об этом думать. Я солдат. Мое дело выполнять приказы, какими бы сумасшедшими они ни были.
— Хм… — в глазах Альберта проскочили лукавые искорки. — Скажем так, — произнес он и быстро оглядевшись, не подслушивает ли их кто, продолжил, — я в курсе небольшого дискуссионного клуба. Моя позиция проста — я не хочу, чтобы немецкий народ был пущен на убой. И если я могу быть полезен, то с радостью помогу, — он слегка кивнул.
— Признаться, я не понимаю, о чем вы, — чуть прищурив глаза произнес Гудериан.
— Безусловно, — улыбнулся Шпеер и попрощался с генералом. Все что он хотел сказать — произнесено, а дальше нужно было время. Ведь в таких делах никто просто так никому не доверяет.
2 сентября 1941 года. Нью-Йорк. Один из шикарных особняков Манхэттена
— Господа, — перебил всю досужую болтовню хозяин кабинета, начиная заседание, — прошу внимания. — И дождавшись тишины, продолжил. — Вчера мои аналитики обобщили сведения, полученные из Европы. Все складывается как нельзя лучше, ибо война приобретает позиционный оборот. То есть, получается то, что нам нужно — большая, затяжная война.
