Убравшись в стойле Пахлавы, вывела ее в леваду.
Хороша кобылка, просто слов нет! Лоснящаяся рыжая шерсть, белые «носочки» на копытцах, а на лбу звездочка. Вот она истинная буденовская порода!
Конюшня Даниила Палыча находилась в часе ходьбы от моей школы. Голов у него двадцать и один ослик. По большей части именно здесь я провожу все утро, уж ничего не могу с собой поделать, очень люблю лошадей.
— Воробушек! — крикнул Палыч, — опять школу прогуливаешь? — подошел владелиц Пахлавы и потрепал меня по голове.
Я сидела на пеньке возле левады и с умилением смотрела, как резвится кобылка.
— Да у нас сегодня учительница заболела… — как-то невнятно буркнула я себе под нос.
— Болезненная у вас учительница, — покачал головой Палыч, — уж больно часто болеет. Смотри воробушек, доиграешься, — не поверил он мне.
Ну да… он меня как облупленную знает, да и учителя в старших классах по каждому предмету свои и всем скопом заболеть не могли. Я как-то об это не подумала…
Почистив и заседлав Пахлаву, около часа каталась по полю. Кобылка только была рада встряске и с удовольствием топила галопом по засеянному полю, если кто увидит, что на посевы влезли — по ушам надает!
Палыч держал лошадей чисто для себя, иногда, правда и на соревнования по конкуру куда-то увозил. Меня прыжки не сильно впечатляли, я больше галопом по полю люблю, ну или в леске, где-нибудь верхом поблукать. Главное чтоб заборов не было, вот тогда можно почувствовать полную свободу и радость в сердце от скорости.
Пахлаве скоро будет четыре года, я сама ее заезжала, когда лошадке было почти два. А сейчас боюсь, что хозяин ее на конкур отдаст своим спортсменам. Не люблю я, вообще, конный спорт, и участвовать в нем не хочу, хоть Палыч и предлагает в жокеи податься. Не люблю я рамки, как надо ездить верхом, я свободу люблю, и Пахлава со мной, кажется, в этом солидарна! Вот и таскает по леваде этих спортсменов-разрядников.
На конюшню бегать я стала сразу, как только поселилась в поселке с дедушкой — мне, примерно, лет девять было. Тогда погибли родители, и из родственников меня взял только дед.
Перед глазами опять беснующийся огонь, едкий дым и чьи-то крики. Помню, что было больно, как меня вытащили из дома, как увозили на «скорой» и как сказали, что родителей больше нет. И долгое время в больнице…
Временами зудящие, уродливые шрамы напоминают о той страшной ночи. Обгоревшие руки, правая нога, живот и немного лицо — вот она память, которую не сотрет даже время.
