Такие отрывки полезно сопоставлять с теми, где Гегель в своих последующих работах и особенно в Феноменологии описывает несчастное сознание, которое видит всеобщность лишь в форме далекой неизменности, которой оно тщетно стремится достичь, страдание разума, который стремится к объективности. Лютеранство, затем кантовская философия, по крайней мере в одном из этих важнейших учений, наконец философия Гегеля позволят сознанию достичь объекта в себе, показав, что объект есть не что иное, как субъект. Чтобы основать действительную и совершенную религию, Бога следует принять в диалектике чувственного; дух любви, которому суждено объединить общину именно для того, чтобы ее объединить, подчиняется пространственной и временной множественности; подчиняется таким образом, что эта попытка, самая великая попытка достичь единства, подразумевает утверждение множественности, которая постоянно преодолевается, постоянно утверждается вновь.>[114]
Посмотрим внимательнее: это подчинение, чем оно является, если не мужеством и жертвой, объединенными в «красоте души»? И что представляет собой эта победа, если не воскрешение? Так что история здесь находит свое оправдание в акте милосердия, в котором Бог становится имманентным природе посредством искупительной жертвы.
Но для Гегеля сам этот акт имеет ценность лишь благодаря движению разума, в котором он раскрывается, разума, который будет постоянно двигаться от чувственного к умозрительному, и для которого чувственное бытие посредством самого его разрушения будет превращаться в понятие.
III. Опосредствование, негативность и разделение
В идее смерти Бога несчастное сознание находит покой. Тексты, которые мы цитировали, вынуждают нас рассмотреть две разные идеи, которые с необходимостью появлялись время от времени: идею опосредствования и идею негативности. Благодаря как первой, так и второй мы оказываемся в самом центре того, чем мы занимаемся, но нам приходится рассматривать все с той точки зрения, которая заставит нас перейти от истории к логике или к металогике, так же как и к определенной разновидности мистической истории божества; и мы сможем прийти к идее жертвы и к еще более загадочной идее разделения в божественном.
Каким бы огромным ни было для Гегеля свойственное истории значение, в данный момент история превосходит саму себя. И совершенно неожиданно на сцене появляется мистерия теологического опосредствования, божественной негативности и бесконечности.
