цепью залегает трава
все распорото
высыпано в ветер
расстреляно
злая молодость
раскуривает свой табак
бросает за спину
гаснет в бурьяне
пятиконечной звездочкой
упавшей шапкой
буденовкой
где-то в памяти
зацепилось
уцелело
лодочкой
дрожит блесна
заплаканная монетка
ниже по течению
едва различим в вечернем тумане
солнечный плес
твоя комната
Действительно, не убрано. В холодильнике чисто, медицинская бутылка молока, три редиски, банка горошка.
— Мама уехала неделю назад. Котлеты я выбросил сразу, я их не ем. Чай так себе. Если хочешь, есть хороший кофе.
— Ты умеешь варить кофе, здорово. А я — нет.
— Попробуй сначала.
Попробуем. Раньше ты был призраком, а теперь у тебя есть холодильник. Родители, судя по фотографии, тоже имеются. На вид типичные шестидесятники, волейбол, коньки, лыжи, наверное, байдарки.
— Ты действительно хочешь знать? Ничего особенного, семья инженеров. У тебя, можно подумать, иначе.
— И все-таки.
— Изволь. Папаша до всего дошел своим умом, потому и ценит в людях только ум. Курильщик, махорочник. Неприятный был человек.
— Он что… умер?
— Да нет, жив, что ему сделается. Братец в него. Отдельного упоминания не стоит.
Помнится, нам приходилось туго, донашивали одежду друг за другом, ели мало и плохо и все такое прочее. Ты как раз уехала в Москву. Те два года, когда все выживали как могли, помнишь? Так вот, я не мог себя заставить. Носил студенческий пиджак отца. Не люблю его, а все лучше, чем с Мишенькиного плеча.
— А сестра?
— Марина тоже инженер, не знаю какой. Там на вешалке ее пальто, нравится? Нет. И ей, наверное, тоже не нравится или она привыкла. Или никогда не замечала.
Что еще сказать? Некрасивая, живет бедно, трое детей, муж у нее добрый, но бесхарактерный.
— Что ты понимаешь в красоте. Про маму ничего не сказал.
— Про маму… Мать положила жизнь за детей. Обшивала, обстирывала, ночей, как говорится, не спала. С утра в очередях, работа во вторую смену, домой возвращалась поздно, жарила котлеты. Я просыпался от запаха жареного, накрывался с головой, не помогало. Работает учительницей в школе, вот уже сорок лет с такими уродами, как… Ну да ладно.
— Грустно. А у нас говорили, что твоя бабка «из бывших», институт благородных девиц, муж белый офицер.
— Это мой прадед, его расстреляли в начале 1918 года. Тогда всех под одну гребенку. А он, между прочим, политзаключенный был, подпольщик. Моя прабабка про него никогда не рассказывала, даже детям. Наверное, это было опасно. Но все-таки странно, что и пятьдесят лет спустя…
