5/4 накануне тишины | страница 89
Потери… Может, правда, от беды можно откупиться потерями — материальными, а?
И — именно — так — мир — стремится — всё — же — к — сбалансированности — в — самом — себе — уберегаясь — от — окончательного — распада?
Хочешь что-то непременно сберечь — потеряй другое. Или — как это? Кругом шестнадцать не бывает…
— Ох, Патрикеич, толковали мы о многом, да уяснили невесёлое: то была страна принудительной святости — но завтра она станет страной принудительного всеобщего греха, вот что,
ибо святость её отходит в небеса,
вместе с народом,
истязаемым нуждой.
Любовь отходит в небеса…
— …Оставь меня, старик. Отдыхай там, на заслуженном отдыхе, в своей Раздолинке, в километре от ржавой колючей проволоки, пришедшей в негодность, обвисшей и повалившейся местами. В Раздолинке, давно томящейся и скучающей без большой настоящей профессиональной работы. Ты — верный человек. Где теперь таких найдёшь?.. Не обращай на меня, Патрикеич, внимания. Да, у меня это — игры с самим собой.
Только игры… Мысленные солдатики.
И не более того…
Все люди играют временами, потому что все люди — дети. И взрослые дети, и детские дети играют — от безмерной тоски. Да, да: играют те, кто не любит тосковать, то бишь — бояться.
Джаз — тоже игра: игра инструментов друг с другом, но если в неё заиграться до беспамятства, она становится скоро образом жизни и даже судьбой —
занятной — такой — судьбой — исполненной — эстетического — самоублаженья.
Я успешно спасался джазом. За Вечнозелёной не было слышно шума лагерной пыли по весне. А теперь…
Цахилганов напел несколько тактов из Фостера,
пытаясь немного развеселить себя —
и беспомощно развёл руками:
эта игривая судьба его, кажется, подходила к концу —
ощутимо и страшно.
Потому что умирала Любовь.
А Внешний упорно молчал сегодня про чудо — и не подговаривал Цахилганова сжечь фирму, раздать деньги бедным и жить честно, скромно,
— в — тихой — невнятной — радости — жалкого — существованья — на — земле —
и не намекал Внешний на то, что тогда Любовь будет спасена, а иначе… В общем, только подвигом самоотреченья, мол, вершится чудо —
чудо — воскрешения — умирающей — жизни…
Но вчера же вот что понял Цахилганов:
каждый-то человечек у нас норовит обмануть себя какой-нибудь идейкой! Причём, сам себя шантажирует и вынуждает выкинуть что-то эдакое… необычайное!
Непременно — необычайное, иррациональное!
А без того русскому человеку вроде и уважать себя не за что; и жизнь-то ему не в жизнь,
и радость-то не в радость…