Стоило Цахилганову остаться у себя дома,
— он — осведомлялся — потом — невзначай — у — дежурных — и — выяснялось — всякий — раз — выяснялось —
Барыбин ночевал на службе.
— Скоро наступят тёплые дни, — отводя взгляд от грубого штампа «РО» на платке, пообещал жене Цахилганов.
И снова приуныл. Он не любил ранней весенней жары — с её голым резким Солнцем
над не пробудившейся ещё природой без зелени;
с её беспощадным, безжалостным светом,
обнажающим усталую слёглую пыль,
и старую грязь,
и свежую грязь Карагана…
Но усталая чёрная пыль Карагана поднималась вскоре вверх, к Солнцу, крутящимся неистовым роем, и тогда неодолимая усталость наваливалась на людей, словно тяжёлое невидимое одеяло. И сонливость равно одолевала идущих, сидящих в своих домах и лежащих жителей города. И только пришлые монахи в эту пору деловито проходили сквозь Караган. Они направлялись к лагерным необозримым полям,
где не было могильных холмов,
а стояли лишь пронумерованные колья
вместо крестов.
58
Захожие монахи толковали про какое-то свечение:
белые световые столбы, дескать, восходят над номерными караганскими могилами — в небо,
от тления к нетленью, от смерти к бессмертию,
и сияют над зонами Карагана — над останками мучеников большевистского века — денно и нощно…
Захожие монахи падали на колени пред ровным сиянием недовоплощённых судеб,
словно перед гигантскими свечами, не гаснущими никогда.
Однако простые люди сонно улыбались, не доверяя паломникам вполне. Потому что привыкли к чёрным весенним надоевшим смерчам, затмевающим Солнце
и навевающим скуку и лень.
Что ж, молящимся людям, должно быть, видно оно,
— в — трепете — благоговении — робости —
белое то бесстрастное свеченье, соединившее небо и землю. Обывателям же, занятым докучливыми делами, виднее крутящееся, чёрное, земное, затмевающее.
…Но бедные, бедные, трижды несчастные пытливые книжные люди, оказавшиеся на роковом пограничье —
урывками видящие белое и чёрное,
и пытающиеся отыскать гармонию в якобы правильной соотнесённости двух противоположных сред,
— света — и — тьмы —
и умирающие в душевном мучительном собственном разъятии, так и не поняв ни одного из миров
— то — есть — мира —
в целом.
О них-то и речь, ибо они есть мы
— тьмы — тьмы — сопричастники — и — света — света — света —
временами.
59
Скоро поднимется вверх дремучая сонная чёрная пыль Карагана… Цахилганов откинулся к стенке. Он прикрыл глаза, плотнее закутываясь в больничный халат.
Ему стало тепло, будто под одеялом. И он даже не пошевелился, услышав, как больница, громко топоча, вновь ловит и не может поймать сухонькую, будто истёртый веник, шуструю старуху, опять сбегающую из соседнего, невропатологического, отделения —
