Гудор, улучив момент, тронул меня за рукав и тихо поблагодарил.
— Она ведь у меня не злая. Просто молодая ещё совсем. Страсти кипят. — И снова скрылся в клубах сизого дыма из трубки.
Торговец оказался очень приятным человеком. Невысокий, крепко сбитый, с простым лицом и весёлыми морщинками вокруг глаз, он был вдвое старше меня, но при этом отнёсся со всем уважением к молодой сельской травнице.
Под его доброжелательным взглядом я вдруг очень смутилась и растерялась, осознав, что вся моя бесцеремонная бойкость в общении куда-то исчезла. Я могла сколько угодно упражняться в ехидстве, вдоль и поперёк костеря односельчан, которых знала не один год, и которые, по сути, сами установили такие правила игры: побаивались, но не признавались в этом даже самим себе, поругивали украдкой, но любили. И никто из нас не переходил невидимой черты, за которой подколки становились уколами. Я могла заговариваться и проявлять чудеса глупой наглости в моменты сильного напряжения, как несколько часов назад в том переулке, где было настолько не по себе, что даже не страшно. Или позже от злости, когда чуть было не оставила зачарованного мальчишку с вывихнутой рукой посреди бурлящей толпы.
Но чего, оказывается, я не могла — так это свободно общаться с незнакомым человеком, который никак на меня не давил, вместо этого просто располагая к общению. Это стало для меня таким поразительным открытием и, видимо, тут же отразилось на лице, что Гудор даже обеспокоенно спросил, всё ли со мной в порядке. Я кивнула, обманывая его и пытаясь подбодрить себя. Сначала беседа не клеилась, но пока Турасья, разогнав шушукающихся слуг спать, сама суетилась у печи, мы потихоньку разговорились.
Гудор был вдовцом. Сын от первого брака давно жил в Алашане, заведуя отцовским делом по изготовлению шоколада. Столичные модники и модницы готовы были выкладывать неприличные суммы за необычную новинку, так что дело приносило хорошую прибыль. Раз в три месяца сын отправлял отцу посыльного с половиной выручки и мешком произведённого лакомства. Молодой невесте шоколад пришёлся по вкусу, и Гудор с удовольствием баловал зазнобушку. Отправляясь, чтобы уладить кое-какие дела перед свадьбой, он отвёл милую в холодный погреб, где хранил сласть в плотных бумажных кульках, и открыл тайну её чудесного действия на хандру.
— Кто ж знал, что она всё сразу скушает. — Усмехался мужчина, посасывая трубку, и с нежностью глядя на Турасью, покрытую бледнеющей аллергической сыпью. Я намешала нужных травок (благо, отправляясь в путь, набрала с собой всего по чуть-чуть на всякий случай, а расправиться с моей котомкой вспыльчивая невеста, слава Богу, не успела) и напоила красную девицу получившейся горечью. В снадобье можно было добавить мёда, чтобы вкус стал приемлемым. Но я не удержалась от маленькой мести за попорченные нервы и заставила выпить, как есть. Турасья кривилась и пучила глаза, но проглотила всё безропотно, а потом ещё долго приседала, благодаря за избавление. Шоколад я ей строго-настрого запретила есть до окончания медового месяца. А потом — понемногу и только под бдительным присмотром Гудора Матвеича. Тот одобрительно кивал на мои слова и строго сдвигал брови на неуверенные протесты невесты.
