— Князь Афанасий Иванович Вяземский, — доложил слуга, — по слову и указу великого государя.
— Проси, — вздохнул Федоров.
Он давно знал молодого князя Вяземского, одного из первых людей в опричнине. Его приезд не сулил ничего хорошего.
Лестница заскрипела под тяжелыми шагами царского посланца. Боярин Федоров пошел навстречу. Гость и хозяин раскланялись холодно.
Когда все, что требовал обычай, было сказано и сделано, вельможи уселись на лавку в углу, под иконой.
— Не гад ты мне, Иван Петгович, — сказал Вяземский, — по глазам вижу, не гад.
— Да что греха таить, Афанасий Иванович, радоваться мне, видно, нечему…
— От тебя зависит, боягин, как скажешь, так и будет.
— Не понимаю, Афанасий Иванович, о чем ты разговор ведешь, зачем загадки загадываешь.
Слуга внес сулею с вином, два серебряных кубка и с поклоном поставил на стол.
— Прошу отведать, князь, — Федоров распечатал сулею и наполнил кубки, — во здравие!
Вяземский одним духом выпил вино.
— Надоело, — сказал он, стукнув ладонью о стол, — не хочу больше полоумному цагю служить. Ты понял меня, боягин? Мы цагю Ивашке клянемся, а он обезумел. Его впогу в клетку сажать.
— Замолчи, князь. Не потерплю в моем доме непристойные речи…
— Хогошо, боягин, знаю, ты вегный цагский слуга… Ты послушай, а потом, ежели хочешь, донеси Ивашке, пусть с меня с живого шкугу спустят.
Иван Петрович Федоров, один из самых умных людей, стоявших во главе Русского государства, не знал, что и думать. Вяземскому он не верил. В то же время он понимал, что князь не может надеяться провести его как воробья на мякине. И боярин решил слушать.
— Я человек пгямой, — продолжал Вяземский, — и пгямо тебе говогю — будь цагем на Гуси.
— Ты что, Афанасий Иванович? — еле выговорил Федоров.
— Подожди, не пегебивай. Как конюший, ты пегвый и чином и честью в госудагстве после цагя. Кому быть новым цагем, ежели стагый помге? Иному быть некому, кгоме кенюшего. Учинили бы мы тебя цагем и без выбигания.
На побледневшем лице Федорова застыл испуг. Он хотел что-то возразить, но Вяземский опять не дал.
— Я сам пгикончу безумца, — сказал он, поднявшись со скамьи и понизив голос, — только согласие дай. Дгугого цагя мне не надо. Цагевич Иван недалеко ушел от отца. А Володька Стагицкий гедьки гнилой не стоит, — презрительно добавил князь. — Напгасно около него бояге ходят.
Иван Петрович больше ни на что не надеялся. Если он, боярин Федоров, донесет царю на опричника, царь не поверит и казнит, а если не донесет и Вяземский сам скажет — все равно смерть.
