Чувство полной бездарности наравне с приступами самопризнания доставляют примерно равные страдания. И в том и в другом случае кажется, что остальные тебя любят не достаточно.
В десятилетнем возрасте я, отправив телеграмму с текстом «Поздравляем днём рождения», очень радовалась, что обманула сельскую почтальоншу. Я была уверена, что пропускать буквы и отсылать телеграммы с ошибками запрещено, а я всех провела и сэкономила.
А когда чего-то совсем не понимаешь, так и хочется на руках подтянуться, схватившись за нижние веки собеседника, провалиться по пояс через глаза прямо в голову, и спросить гулким эхом: «Ну что происходит?!»
И не тогда хочется разреветься, когда ты работал, а тебе не дали в награду кексик, а тогда, когда ты ни черта не делал, а тебе его дали. Потому что не понимаешь, как этим управлять!
Все памятные места в городе помечаю мысленными красными флажками. И потом в старости пройду по городу, как по парадной праздничной площади — всё во флагах.
Со мной бесполезно говорить об анатомии, я всю жизнь путаю чашечку и ложечку. Коленную чашечку и ложечку, под которой сосёт.
Стирала карандашной резинкой лишние правки в распечатке и вдруг всплыло в голове Меньшиковское из «утомлённых солнцем», когда он отчаянно говорит о том, что любимые люди и без него продолжают жить весело и хорошо:
— А приезжаю я, и как будто не было меня никогда. Вычеркнули меня. Ластиком стёр-р-рли! И думаю, что вычеркнули и стёрли это разные вещи, в первом случае остается хотя бы память.
С некоторыми друзьями не видишься так подолгу. А даже если встречаешься, то всё равно ни на что не хватает времени. Вот бы как раньше, в гольфах выбежать с самого утра во двор и целый день раскачиваться бесконечно на качелях, сбегать в соседний двор или на стройку, измерять линии жизни на ладонях. Обедать, обжигаясь супом, спешить и кубарем по лестнице, шваркнув открывшимся почтовым ящиком, выбежать в нараспашку открытую пыльную дверь и опять подвиснуть в плавном тягучем дне. Зашёл бы кто, как раньше: «Здрасьте, тёть Тань, а Оля выйдет?»
В городе осталось множество досок почёта. Основательных, бетонных. Их не решаются сносить, и под латунными буквами «Лучшие люди» — никого нет. Улетели все.
Когда проходит влюблённость, делается пауза, в которую всё про всех становится слышно. Будто в поезде, когда вдруг остановка, и стук колес и общий шум движения замолкает, а громко слышны шуршание пакета с верхней полки, плач младенца в соседнем купе, и даже свой собственный кашель оглушает.
