Там нужно было бы стоять вокруг, и, отобрав наших представителей, десятка два хватило бы, зайти в здание и обратиться к чиновникам: «Посмотрите в окна! Мы пришли, стали здесь и будем стоять, не уйдём, пока результаты выборов не будут отменены: мы умрём от голода и холода, но не уйдём!»
Как бы отвечая на вопрос, который не задали ему спартанцы, но обязательно задали бы те, кто ушёл, Дед закричал: «Милиция не сдвинулась бы с места! Вы видели, какие у них лица? Я видел. У них лица людей, загипнотизированных Историей. Они не вмешались бы не от страха, не по причине трусости. А потому, что не стали бы мешать Истории. Не решились бы!»
К нему протиснулась французская журналистка: «Мсье, не могли бы вы…»
– Мсье не будет вам давать интервью здесь и в такой момент, – сказал Дед. – Вы тут шляетесь со своими микрофонами и воображаете, что мы задыхаемся от счастья дать вам интервью. Я говорю с моим народом! Вы мешаете мне!
На самом деле всё выглядит неслабо для тех, кто способен понять, подумал Дед, пока вытирал платком мокрые очки под прикрытием спин охранников, трагично до слёз, но неслабо. Выглядит как baroud d’honneur какой-нибудь, блин, как baroud d’honneur под Дьен Бьен Фу, когда Иностранный легион пошёл в бессмысленную атаку гордости. Merde, сегодня, по-видимому, самый трагический день моей жизни.
2
Фотографии человеческого варева, в центре – Дед в уродующей его чёрной кепке, Деда ещё и старит воротник толстого, крупной вязки, свитера. Дед надел его от промозглости, эти фотографии с тех пор бултыхаются в Интернете. Свидетельства его, Деда, боли и его подлинности, и его трагедии.
На самом деле всё это было ужасно, конечно. Ужасно со стороны – десятки тысяч ушли, а несколько сотен остались. Ужасно изнутри Деда, он понимал, что происходит самый трагический день его жизни. Но исторически, для учебников и книжек, для саг, мифов, легенд, сказаний скальдов и акынов, для музеев и архивов – только Дед и его триста спартанцев и были правы в это время и в этот день.
Десятки тысяч были конкретно, исторически не правы, они участвовали в трагедии масштаба какой-нибудь огромной оперы «Борис Годунов», на промозглом ветру декабря своей коллективной ошибкой превращая день, который мог быть днём Победы, в трагедию. «Эх, вы, blue jeans! – с горечью урывками думал под чёрной кепкой Дед: – Эх, вы… Ну что же вы купились!.. Ну, на карту бы взглянули столицы. Ну ясно же, ну б…, ну суки, вы же грамотные. Вы же читать умеете. Вас же от нервных центров государства, на которые вы могли воздействовать на площади Революции, вас же увели далеко за реку, в ловушку. Там же два моста перекрыть одной роты полиции хватит.
