, принадлежность к которой я пока еще подтверждал своим платьем.
— Я воспользуюсь свиданием с его высокопреосвященством для того, чтобы убедить его представить на рассмотрение папе дополнение к десяти заповедям: «Блаженны приносящие добрые известия». Поспешим же, мессер сенешаль[4].
Сгорая от нетерпения, я ринулся вниз по склону холма, так что тучный мессер Джанлука едва поспевал за мной на своих коротеньких ножках. Но кто бы стал мешкать на моем месте? Постыдный маскарад подходил к концу; скоро я сменю шутовской колпак на солдатский шлем, меня вновь станут величать Ладдзаро[5] Бьянкомонте, и я наконец-то смогу забыть свое нынешнее имя, Боккадоро[6], Златоустый Шут. Сама мадонна Лукреция обещала мне это, и, когда я входил в кабинет кардинала Валенсии, мое сердце трепетало от радостных предчувствий.
Он принял меня с подчеркнутой учтивостью, но что-то в его манере внушало неизъяснимый страх и заставляло держаться настороже.
Чезаре Борджа шел всего лишь двадцать третий год, но мантия кардинала[7] делала его значительно старше и добавляла ему, казалось, добрый десяток сантиметров роста. У него было бледное лицо, обрамленное мягкой каштановой бородой, орлиный нос, высокий лоб интеллектуала и самые проницательные глаза, какие мне когда-либо доводилось видеть. Однако более всего в нем поражала скрытая под маской внешнего спокойствия, почти безмятежности, какая-то внутренняя подвижность, выдававшая человека, готового действовать в любую секунду.
— Сестра сообщает мне, — не спеша начал он, — что вы желаете служить у меня, мессер Бьянкомонте.
— Именно эта надежда и привела меня в Рим, ваше высокопреосвященство, — ответил я.
В его глазах промелькнуло что-то, похожее на удивление, и непроницаемая улыбка тронула его тонкие губы.
— Вы, вероятно, рассчитываете на вознаграждение за успешно доставленное вами письмо? — вкрадчиво осведомился он.
— Да, ваше высокопреосвященство, — честно признался я.
Он резко стукнул ладонью по инкрустированной столешнице.
— Хвала Всевышнему! — воскликнул он. — Я уверен, что обрету в вас правдивого и верного приверженца.
— Разве вы, ваше высокопреосвященство, сомневались в этом, зная мое настоящее имя?
Он метнул на меня быстрый взгляд.
— У вас хватает духу хвастаться своим происхождением после трехлетнего ношения такого наряда? — с неприкрытым недоумением, к которому примешивалась изрядная доля презрения, спросил он, указывая своим тонким перстом на мою красно-черно-желтую пелерину.
