Пока Омлетов поверял залу свои горести и уязвления, девицы, сбегавшие за букетами, осыпали его лепестками тюльпанов и нарциссов. Приятно, конечно, чувствовать любовь и сочувствие народа, но и самые благоуханные цветы не заменят академических лавров, и Омлетов скис, поник, замолчал. И тогда раздался звучный голос Председателя: — Дорогой Руслан, зачем тебе эта замшелая, давно утратившая всякий престиж лавочка? Мы создадим Российскую академию, и ты будешь президентом. Согласен?
Омлетов хорошо держал удар, но лаской не был избалован. И вечный борец, протестант, бунтовщик заплакал, хорошо, по-русски заплакал — с воем и соплями. Плача и сморкаясь, он пошел к столу президиума.
Председатель выступил ему навстречу. Они обнялись.
— Я напишу твой портрет, — сквозь слезы пообещал Омлетов и, подумав, добавил: — Бесплатно.
— Это исключено! — отрезал Председатель, чьих предков прекрасные княжеские лица писали Рокотов, Левицкий, Кипренский и Репин.
Что творилось в зале — не поддается описанию. Незнакомые люди обнимались и целовались солеными от умиленных слез губами. Иван Сергеевич, не удержавшись, чмокнул Ежика в горячую щеку, и она приняла это как должное.
Не разжимая объятий с Омлетовым, Председатель крикнул в зал:
— До новой встречи, братья!
Собрание было закрыто, но люди не расходились. Молодежь сговаривалась разгромить пивной зал ЦДЛ, пожилые обсуждали сочувственный адрес Омлетову и гневную отповедь президиуму Академии художеств. Великий поэт и общественный деятель России Янис Шафигулин предлагал послать туда замаранные мужские кальсоны как символ той грязи, в которую академия сама себя закопала, провалив Омлетова. У главного редактора «Нашего сотрапезника» был, несомненно, комплекс нижнего белья.
— А где их взять? — спросил о грязных подштанниках гусар-монархист.
— Я дам свои, — ответил Янис Шафигулин.
Иван Сергеевич обратился к Ежику:
— Хотите, я вас отвезу?
Она засмеялась.
— Куда?
— Куда скажете. Я с машиной.
— Да мне до Гнесинского рукой подать.
Она кивнула своей рыженькой головой и убежала. Иван Сергеевич растроганно и нежно смотрел ей вслед.
— А я тебя ищу, — раздался голос над ухом.
Он обернулся и увидел черного рыцаря.
Рослый человек был затянут в черную кожу и черное сукно, с плеч свешивался черный бархатный плащ. Большой басконский берет почти скрывал лицо. На груди блестела массивная серебряная цепь.
Он был не то из оперы Верди, не то с картины старых голландских мастеров. Не может быть, чтобы этот сказочный человек обращался к нему.
