— Какая женщина!.. Какая женщина!.. — твердил Афанасьич, и слышно было, как скрипят его скулы от перенапрягающего весь телесный состав чувства.
А Иван Сергеевич старался понять: понравилась бы Дина Лаврентию Павловичу? Как личность — несомненно, но как женщина могла бы не потрафить его деликатному вкусу, было в ней что-то лошадиное.
Друзьям осталось непонятным: надо ли вступать в эту партию, или все коммунисты России зачислялись автоматически? Ивана Сергеевича смущало некоторое противоречие: в программе КПСС значилась перестройка, а коммунистическая партия России отрицала ее.
— А тебя это очень волнует? — спросил Иван Афанасьевич. — Как коммунист союзного значения ты будешь за перестройку, а как коммунист России будешь бороться против.
— Но как же так? Одной рукой строить, другой — разрушать?
— А чего ты, собственно, построил? А кто вообще что-нибудь построил, хоть сам Горбачев? Только языки чешут. Ничего тебе разрушать не придется, успокойся.
Иван Сергеевич был приятно изумлен: кто мог думать, что Афанасьич еще и теоретик? Ему захотелось развеять оставшиеся сомнения.
— Скажи: партия едина?
— Как парус и душа. Всегда была и будет.
— А Политбюро едино?
— Естественно.
— Но ведь Горбачев и Лигачев стоят на разных позициях. Михаил Сергеевич — консервативно — за рыночную экономику, Егор Кузьмич — прогрессивно — за укрепление колхозов.
— Одно другому не мешает. Диалектику учил? Единство противоположностей.
Это действительно все объясняло. Иван Сергеевич успокоился до некоторой даже беспечности и потребовал культурной программы. Они слишком заполитизировались, нужно что-то сделать и для души. Решили съездить в Павловск на выставку императорского антиквариата.
И здесь, к вящему восхищению Ивана Сергеевича, его друг открылся еще одной стороной — знатоком и тонким ценителем старины.
— Какой ампир! — восхищенно говорил Афанасьич, останавливаясь перед огромным письменным столом на львиных лапах. — Неплохой чиппендейл! — замечал он по поводу кресел с высокими, прямыми спинками. — Но не люблю: суховато, неуютно.
Зато очень одобрил павловскую гостиную:
— Вот красота: стройно, сообразно, удобно, все для человека. Никакого буля и жакоба не захочешь.
Не меньшим специалистом он проявил себя по части фарфора. Определял с одного взгляда:
— Кузнецов!.. Петербургский императорский!.. Севр!.. Дельфт-батюшка!.. До чего его Петр Великий обожал! Особенно в изразцах.
А в отделе драгоценных камней Афанасьич сыпал горохом: алмазы, изумруды, рубины, гранаты, сапфиры, аметисты…
