Ялик уносит их прочь. От Аваллона. Над сводчатыми, кружевными фермами. Над гладкими неподвижными озерами. Над тенистой прохладой лесов. Вдаль. В голубое небо. Чистое и невинное, словно на картинах Молли, которые она оставила где-то в прошлом. К сложенному из бревен дому, примостившемуся на берегу журчащей реки. К поляне, усеянной белыми цветами. К пурпурно-розовым бабочкам, которых Эш ловит сачком. К тишине и покою.
– Извини, что закатила истерику, – говорит Молли.
– Да ничего, – Илия устало улыбается.
Они сидят на открытой веранде, наблюдая за его дочерью.
– Знаешь, Куза, наверное, позавидовала бы тебе.
– Мне?!
– Ну да, – Молли по-детски шмыгает носом. – Она ведь только об этом и мечтала. Завести ребенка, найти мужчину и забыть обо всем, что было.
– Я знаю много людей, которые позавидовали бы ей.
– Сейчас?
– Ну, не сейчас.
– Никто не видит обратной стороны, верно?
– Не знаю. Многие вещи невозможно понять, пока не увидишь все своими глазами.
– Думаешь, я такая же чокнутая, как и Куза?
– Нет.
– Думаешь? – Молли улыбается. Потягивается, распрямляя спину. – Ты ведь кремировал жену, да?
– Откуда ты знаешь?
– И развеял ее прах здесь?
– Так она хотела.
– Значит, она все еще рядом. По крайней мере, для тебя.
– Уже нет.
– Отвык?
– Смирился.
– Это хорошо, – Молли подходит к нему со спины. Обнимает его. – Не люблю тени прошлого.
– Могу я спросить?
– Конечно.
– Дорин. Он что-то значит для тебя?
– Значил.
– А сейчас?
– Сейчас уже неважно.
Илия чувствует спиной ее грудь. Она прижимается к нему, скользит, дразнит.
– Когда мы были вместе… – говорит Молли, и он понимает, что все эти прикосновения не более чем привычка, стереотип поведения, который сейчас не значит ровным счетом ничего. – Когда мы были вместе, мне казалось, что я никогда не смогу отпустить его. Пробовала несколько раз. Заставляла себя не считать дни. Заставляла поверить, что эти отношения не нужны мне, что это только обуза на пути к вершине. Но знаешь, проходил день, другой, и без Дорина все начинало терять смысл. Даже работа. Все превращалось в рутинный нескончаемый труд, в котором нет никакого смысла. Словно часть меня осталась навсегда с ним. Наверное, у тебя было нечто подобное, когда ты потерял жену?
– Немного.
– Смотрел на Эш и заставлял себя улыбаться сквозь слезы?
– Угу.
– Вот и я так же. Только смотреть на своего ребенка и улыбаться, зная, что заботишься о нем, это нечто другое, чем смотреть на своего мужчину и улыбаться, зная, что эта улыбка делает его немного счастливее. Иногда ночами с другим мужчиной я плакала и вспоминала Дорина. Не секс с Дорином, а просто Дорина. Он улыбался мне, а я ненавидела свое тело за то, что оно возбуждается от ласк другого. Не Дорина. За то, что оно предает его. Я предаю его. И вместе с ним предаю себя. А Хак все пыхтел и пыхтел. И я не могла ни в чем обвинять его. Ведь я же ни о чем ему не говорила. А если и говорила, то давала понять, что все это в прошлом. Может быть, все дело в феромонах?
