* * *
Когда я думаю о мироздании, меня пугает не количество, нет. Меня пугает качество.
* * *
— Представьте, за всю жизнь не прочел ни одной детской книги!..
— А разве бывают взрослые?
* * *
Я уже не мечтаю о счастливой жизни, я мечтаю всего лишь о счастливой мысли.
* * *
На столе передо мной труха моих сочинений, бедный, бедный плод ума, бессонных ночей, слез, стенаний, крика! А я все тот же… младенец, просквоженный ненужностью слов.
* * *
Когда помру, чужие руки будут рыться в ящиках моего стола. Священный порядок, налаженный годами, разлетится вмиг.
О, как бы я злился, случись это при жизни, а в новом моем положении все едино: пропади они пропадом, эти ящики!..
* * *
Да, Лев Толстой знал цену толстовству. И по душе ему были не кроткие, не добрые его сочинения, а разбойные: «Казаки», «Хаджи-Мурат».
* * *
Художник — тот, от кого пахнет дымом и гарью, из окон его комнаты — зарево, и орут во дворе мальчишки: «Пожар, пожар, пожар!» И со всех концов к нему — пожарные части.
* * *
В 1910 году комета Галлея так близко прошла от Земли, что чуть не задела ее своим хвостом.
Люди убивали себя от страха. Не выдержали девичьи нервы человечества.
Появись комета сегодня, мы бы ее за хвост, за хвост!..
* * *
Бог в отставке, на пенсии! Седые баки с расчесом, на глиняной розовой морде молодые глаза. Схоронил всю родню.
День целый сыплет анекдоты, смеется сам с собой, до слез, до живота колик! В комнате поет кенарь, аж перья летят с натуги. На окнах герань и занавески синего ситцу. Ох и здорово же, когда летом, в жару, вдруг налетит ветер с реки, занавески враз пузом, пахнет водой и рыбой!.. Так бы доживать дни… Богом в отставке, на пенсии! Дай-то мне бог!..
* * *
Ходит в нем метель, и в заснеженном окне избяной огонек в ночи, и мертвый мужик под иконой, и синий язык свечи, и суетня ржи на жарком ветру, и белая церковь, и туча, и пыль в деревенской глуши… (О Сергее Есенине.)
* * *
75 лет со дня смерти Ф. Достоевского. А мне хотя бы час, хотя бы миг… после смерти.
* * *
Запомнил гипсовый бюст Сократа в актовом зале гимназии: широкий лоб, могучий череп, праздный взгляд болтуна. Очень уютный старик. Его никогда не забудут русские гимназисты.
* * *
Меблирашка «Маяк» на Рождественке — улице старой Москвы. Длинная, узкая комната, диван, обитый розовым плюшем, жестяной умывальник, провонявший уриной и мылом, на стене арлекин в полумаске, загаженной мухами, за окном вечерний снег, фонари… Здесь я бормотал стихи, думал о самоубийстве, плакал, как малый ребенок… Житейское, милое… страшное!
