Возможно, в нем говорила обида: единственный его роман, переведенный на русский, превосходный во всех отношениях, был напечатан (почему-то петитом) в «Иностранной литературе» и не вышел отдельным изданием.
Его мысль подхватил издатель К.:
— В Советском Союзе порой открывают таких американских писателей, о которых мы не слышали у себя на родине. Помню, в один из первых моих приездов в Москву тут зачитывались каким-то Митчелом Уоллесом. Я говорю: такого писатели нет. Неправда, возражают, есть, его у нас даже в институтах проходят. Вернулся домой и попросил найти мне этого Уоллеса. Прочел — ей-богу, неплохо!
— Речь идет не о каком-то безвестном Уоллесе, — не принял шутливо-примирительной интонации своего коллеги прозаик С. — Я имею в виду писателей весьма даже известных, слишком и напрасно известных. Тут прозвучали ошеломляющие цифры тиражей, — сколько же сотен тысяч приходится на пустого Артура Хейли?
И началось!..
Драматург человек угловатый, колючий, с острой речью, тоже считал, что нельзя тратить дефицитную бумагу на издание таких никчемных авторов, как обветшалый Джек Лондон или примитивный Хейли.
И даже отвлеченный, не от мира сего, старый поэт Л. подкинул хвороста в костер, на котором сжигали репутацию автора «Аэропорта». Л. — человек странный: в сером помятом костюме, сбившемся набок галстуке-веревочке; седые волосы почти покинули темя, свисая сальными косицами на затылок; блестящий, чуждый окружающему взгляд как бы обращен в себя. Я не знаю, что с ним, как и чем исключает он себя из действительности, но несомненно одно: Л. имеет дело с миром воображаемым. Так, он пытался выйти из обеденной комнаты Дома литераторов сквозь настенное зеркало, и, возможно, преуспел бы в этом, не помешай ему в последнее мгновение взвенеть (а может, такое совершается бесшумно?) в зеркальную гладь его друг и переводчик. И этот отвлеченный, возвышенный человек сошел на грешную землю, чтобы крепко, с нескрываемым раздражением «приложить» Артура Хейли, а заодно и тех, кто способствует распространению низкопробных сочинений.
И почти сразу вслед за этой ядовитой филиппикой впавшего в житейщину поэта на местах для гостей появился Артур Хейли. Драматургам такие совпадения не прощают, а неподсудная жизнь весьма часто пользуется приемами, которые в драматургии считаются искусственными и дешевыми.
Не знаю, успело ли дойти до Хейли, как аттестуют его земляки, но его моложавое, свежее, загорелое лицо оставалось безмятежным и радостно обнажались в обаятельной улыбке все тридцать два белейших искусственных зуба, вращенных в десны.
