И он начинал рассказывать, что он там покажет. Речь его образная, красочная лилась, как фонтан.
Потехину тоже подавали чай, и он, щелкая вставными челюстями, принимался за булки.
— Вам хорошо, Дмитрий Васильевич, — говорил он, — у вас все недуги воображаемые, даром что вы старше меня чуть не на десять лет. А мой "драхен-шус" уж сколько лет мне жить не дает.
— Да, слабое вы поколение, — посмеиваясь отвечал Григорович, — молодежь. Только Лев Николаевич один из вас крепыш. На прошлой неделе его видел — был в Москве и заглянул в Хамовники. Все вздор, что пишут про него. Сначала пофыркал, а потом повел меня на половину к дочерям. Там они на гитаре играют, и он плясать начал.
— Неужели плясать? — удивился Потехин. — Я моложе его, да не могу.
— Шестнадцать часов в сутки работает! И пишет не так, как теперь, — а так, как мы писали: сперва вдоль, потом поперек, потом опять вдоль, опять поперек. Так раз семь. И штора у его окна в рабочем кабинете не спущена. Такой чернильный четырехугольник смотрит в ночь. Я спрашиваю: — Отчего вы не спускаете штору? — а он говорит: — А чтоб полицейским видно было, кто у меня сидит, а то они должны перелезать через решетку и в щель заглядывать.
Когда стрелка часов переходила за урочный час, Григорович начинал беспокоиться.
— Что же это Петр Исаевич не идет! Здоров ли он? Уж двадцать минут второго.
— Придет, он всегда опаздывает, — утешал Потехин.
— Да, удивительно деятелен, удивительно! — восхищался Дмитрий Васильевич. — Тоже — ртуть, не нам чета.
Наконец раздавались по каменному полу шаги Вейнберга, и он, с пледом в руках и в шелковой шапочке, появлялся в дверях с обычным извинением.
— Простите, господа, но я прямо из гимназии, задержали разные дела.
Опять поцелуи.
— Душенька, Петр Исаич, а мы о вас беспокоились — думали, не захворали ли вы. Как здоровы? — осведомлялся Дмитрий Васильевич.
— Да все желудок. Надо за икрой послать. Икра на меня чудесно действует.
Вынималась пятирублевка и следовало объяснение:
— Против Гостиного, на Невском, есть фруктовый магазин, вниз ступеньки… Так вот полфунта четырехрублевой икры… паюсной… понимаете.
— Душенька, Петр Исаевич, — вы Сарданапал! — корил его Григорович. — Сколько состояний вы проели…
— Нет, вчера в литературном фонде… — начинал Вейнберг. И следовал рассказ о литературном фонде. — Приносили икру и подавали свежий чай.
— Ну, господа, третий час — пора! — предлагал председатель.
— А государь опять без пальто по морозу гуляет, — говорил Вейнберг, случайно подошедший к окну.
