— Я видел Аньку Стрельцову, — сообщил я.
— Здорово, молодец, — принюхиваясь к гречке, откликнулся Майцев. — И что?
— Хорошенькая она стала. Тоже в институте работает. Системами управления занимается.
— Да ну, скажешь тоже — системами управления занимается! Что она там может делать? Баба, да еще и молодая. Комсомолка. Плакаты со стендами рисует да чай подает. Ну, может быть, еще по общественной линии.
— Зато хорошенькая.
— Этого добра — как грязи под ногами на Родине, — подмигнул мне Захар. — И хорошеньких, и не очень, и даже откровенно страшненьких, только знай — выбирай. Юленька Сомова тоже была хорошенькая. Кстати, она здесь сейчас. Не хочешь свести знакомство поближе?
Я залпом выпил компот, а пирожок засунул в стакан.
— Пошли, Казанова. Знаток половых отношений, елки…
— А я что? Сам же просил напомнить при случае? Больно теплым стал твой голос, — он придурковато улыбался. — Вот я и… того.
Поход в кино, обещанный Нюрке, состоялся, но продолжения не имел — я сослался на чрезвычайную занятость и пообещал зайти «как-нибудь до отъезда», чего делать, разумеется, не собирался.
А потом был Новый год, куранты и Михаил Сергеевич Горбачев под елкой — без шампанского, деловой и энергичный.
Третьего января мы стали собираться в обратный путь: отпуск не может продолжаться вечно.
Мама похлюпала носом, хорошенько всплакнула и перекрестила меня на дорогу — теперь это стало модно даже в среде идейных коммунистов. Летом страна собиралась отметить тысячелетие крещения, и в свете новой политики партии приобщение к церковным таинствам перестало быть чем-то недопустимым.
Назад, наученные опытом путешествий в обычных вагонах, мы поехали на фирменном поезде № 9 «Байкал», следующим от Иркутска до Москвы.
Конечно, в нем было ехать гораздо комфортнее: двухместное купе СВ, чистота, любезные проводники, и даже белье, обычно волглое, в этот раз оказалось сухим. В общем, в город-герой Москву мы въехали в самом бодром расположении духа, готовые свернуть любые горы.
А у Изотова нас ждал сюрприз — спустя час после нашего появления на пороге нарисовались Воронов и Павлов. Конечно, это для них в большей мере был сюрприз, я-то сказал о нем Захару еще в поезде. И все равно их визит стал приятной «неожиданностью».
Геннадий Иванович сильно сдал за прошедшие годы — он придерживался рукой за Георгия Сергеевича, лицо стало худым, да и номенклатурный костюм висел теперь на нем, как на пугале огородном. Павлов, напротив, со дня нашей последней встречи стал выглядеть гораздо лучше — то ли лечился весь год, то ли тогда я застал его во время болезни.
