Но это еще не всё. Душевное состояние родителей теряет при этом столько же, сколько и душевное состояние детей.
Удовольствие видеть себя преумноженным в хороших детях настолько чарующе, что его ощущает даже животное. Даже у курицы, похоже, есть свой праздничный день, когда она может в первый раз вывести своих птенцов. Даже овца скачет от радости, когда в сопровождении своего ягненка идет на пастбище. Для человека же, способного в любой вещи замечать еще больше прекрасного, это удовольствие еще гораздо чарующе. Мысль о том, что дети являются частицами нас, что при некотором количестве благонравных детей мы никогда не состаримся, потому что у наших детей растут силы и они становятся нашей опорой, когда наши собственные силы убывают, что наше имя, наш образ, наши мысли все же останутся в мире, когда нам придется его покинуть, что плоды сорока – пятидесяти лет усердия не пропадут даром, – это одна из самых сладких мыслей, которая способна возникнуть в душе человека. Хорошие дети – истинное богатство. Кто умеет с ними ладить, тот растит себе некое количество слуг, с радостью следующих его указанию. Он может несравненно больше трудиться, сделать, приобрести, чем другой, бездетный. Это хорошо понимали древние, чьи нравы были простодушнее, но невиннее, чем наши; они исчисляли богатство по числу своих детей и полагали: юные мальчики – как стрелы в руке сильного воина; счастлив тот, чей колчан полон ими! Они не подведут, когда у ворот ведешь переговоры со своими врагами. – Многие дочери приносят богатство[12]. – Хорошая комната, полная хорошими детьми, постоянно преподносит родителям самые приятные сцены. Никакие театральные подмостки не способны принести в душу такую чистую, здоровую и придающую силы радость, как занятия и игры маленьких потомков; ни один канатоходец-эквилибрист не может нас так развеселить, как пошатывание ребенка, отважившегося сделать свои первые шаги; поистине ни один концерт не сладок отцовским и материнским ушам так, как его лепетание; соло с пятью матадорами не может тронуть сердце так, как добрый поступок ребенка, и ни одна парижская шляпка не имеет такого очарования, как кусок сукна, для которого маленькая Лотта сама спряла нити и который теперь преподносит матери, или рисунок, сделанный маленьким Вильгельмом.
Но эти радости, эти сладкие и все же общедоступные радости, которыми может наслаждаться даже батрак, которые могли бы развеселить нас при всех тяготах жизни, для большинства родителей более не существуют. Невосполнимая потеря!
