С фотографии на Бородина смотрела миловидная женщина с курчавой челкой на лбу, небольшим вздернутым носом и пухлым чувственным ртом. «Видать, шустрая бабенка», — подумал Бородин.
— Где работает?
— На железной дороге. Оператором.
— А сами вы?
— В стройуправлении… — Морозов назвал номер. — Мастер я.
— Значит, вы предполагаете, что ваша супруга, Морозова Ольга Степановна, вечером тридцать первого декабря девяносто второго года ушла из дома к гражданину Петрякову?
Морозов кивнул и внес поправку:
— Не предполагаю, а точно знаю!
— Как звать-величать Петрякова?
— Михаил, а отчества не знаю.
— Где живет?
— В девятиэтажке на Шаумяна, напротив хозмага. Номера дома не скажу. Я только видел, как Оля входила в подъезд, а больше мне ничего знать не требовалось.
— Это вы когда, вечером тридцать первого декабря, видели, как она входила в подъезд того дома?
— Нет, недели затри до того, — сказал Морозов. — В тот день она призналась, что это самое… Что другой у нее на стороне…
— И вы решили проверить?
Морозов сконфуженно поморгал, кривя губы.
— Ну я думал… Может, она так, с досады. У нас перед тем были всякие такие разговоры. Немного даже поругались…
— Значит, вы увидели, как ваша жена вошла в подъезд того дома на Шаумяна. И что было дальше?
— Да ничего такого, — Морозов вяло развел руками.
— Я тут же вернулся домой.
— А ваша жена когда вернулась?
— Часа через два.
— Вы спросили у жены, где она была?
— Зачем? И так было ясно.
— А тридцать первого декабря она вам сказала, что пошла именно к Петрякову?
— Да.
— Она что, назвала его по имени-фамилии?
— Нет, никак она его не называла. «Он», «была у него», и все тут.
— Теперь расскажите подробно, что произошло между вами вечером тридцать первого декабря, — попросил Бородин Морозова.
Тот зябко поежился, словно бы с глубокого похмелья, однако опер не уловил запаха перегара.
— Тяжело все это вспоминать, — надрывным шепотом признался Морозов. — Да и ничего такого не произошло. Я сидел, смотрел в комнате телевизор, а Оля была на кухне. Даже не знаю, когда она успела накраситься и надеть нарядное платье. В комнату вроде и не заходила, пока совсем не собралась. А как собралась, заглянула в дверь и говорит: «Там тебе чебуреки и селедочный салат». У меня сердце прямо зашлось, — Морозов ударил себя в грудь кулаком. — «К нему?» — спрашиваю. Молчит. Я не заругался, ничего, только сказал: «Хоть в Новый-то год посидела бы дома!» «Зачем?» — спросила и еще усмехнулась. Я ей: «Хороший у меня праздник: жена с хахалем, а муж один куковать будет». Она опять усмехается: «Ложись пораньше спать». Я не заругался, ничего. Сказал только: «Все-таки пока что ты моя жена и не должна себя так вести». Она и бровью не повела: «Сама знаю, что не должна, только не могу по-другому». «Почему, — спрашиваю, — не можешь? Если ты порядочная женщина…» Она не дала мне даже договорить: «Значит, я непорядочная!» И все. Хлопнула дверью. Слова доброго не сказала напоследок… — Морозов тонко заскулил.
