— А вы нашли платок?
— Платок?!
— Да, у Марты был такой красивый платок! Я ведь могу его забрать теперь себе?
Курительная комната клуба на Оксфорд-стрит как обычно наполнена дымом, почти столь же густым, как вечерний туман, что уже начал заволакивать улицы. Уолтер Сикерт раскуривает одну из своих любимых сигар, насмешливо оглядывая остальных присутствующих.
Компанию известному художнику в этот вечер составляют несколько человек. Возле окна, прижав пальцы к вискам, сидит молодой поэт и журналист Фрэнсис Томпсон, два года тому назад прибывший в Лондон из Манчестера, чтобы изучать врачебное искусство. Однако его бледное нервное лицо чаще увидеть можно в клубах и опиумных курильнях, нежели в больнице. Неудачи на медицинском поприще его нисколько не печалят. Гораздо хуже, что его сочинения одно за другим отвергаются издательствами. Впрочем, совсем недавно, в конце июля Томпсону улыбнулась фортуна — ему удалось найти место в Центральном агентстве новостей.
Возле него в удобном кресле расположился Гарольд Оливер Дарлинг — американский литератор, вернувшийся из Штатов на родину предков, побуждаемый не столько ностальгией, сколько наследством, завещанным одним из родственников по материнской линии.
Четвертый участник собрания одним своим присутствием сделает честь любому обществу. Не благодаря своим талантам или заслугам перед империей, но исключительно благодаря происхождению. Этот молодой человек с округлым безвольным подбородком и добродушным взглядом — внук Ее Величества королевы Виктории, Его Высочество принц Альберт Виктор.
Впрочем, в узком кругу старых друзей о титулах вспоминать не принято, и принца называют не иначе, как Эдди. Ему всего двадцать четыре, он прямодушен и, пожалуй, чересчур наивен для человека, который в будущем должен будет занять британский трон.
— Упаси нас Господь от всяких торжеств! — мрачно сообщает Томпсон. — Я не выношу колокольного звона и грохота пушек.
И он снова массирует пальцами виски, словно пытаясь избавиться от боли.
— Полагаю, господа, на поле битвы наш друг был бы совершенно бесполезен, — сообщает Сикерт. — Я живо представляю себе Фрэнсиса мечущимся среди шеренг, прижимающим ко лбу платок и горестно сетующим на шум. Одним своим присутствием он внес бы комическую ноту в сражение… И противники не стали бы стрелять в него!
— Это почему же? — Томпсон оставляет в покое свою голову и ждет ответа.
— Во-первых, из жалости, а во-вторых, ваша долговязая фигура представляет собой исключительно трудную мишень!
